Елена Семёнова - Претерпевшие до конца. Том 2

Вдоволь ошпарив незаживающую душу скорбным зрелищем, Сергей в который раз пытался утишить свою боль. За этим занятием и застал его Стёпа Пряшников, как из-под земли возникший перед ним в распахнутом полушубке и с видом явного негодования.

– Слава Богу, жив и пока на свободе! – выдохнул он, усаживаясь напротив и бесцеремонно придвигая к себе графин. Дёрнув стопку, Степан обратил на Сергея вопросительный взгляд: – Ты с ума-то долго ещё сходить будешь или как?

– А ты считаешь, что в разуме нынче быть полезнее? – Сергей потянулся за графином, но Пряшников проворно отодвинул его:

– Разум полезен всегда. И если бы у тебя он был, то ты, как минимум, размыкал бы тоску дома, где твои сетования услышала бы лишь бедная Тая, а не милейшие пролетарии, мирно утоляющие жажду за соседними столами.

– Плевал я на них…

– Давно плевать-то стал? Не ты ли раньше затыкал рот мне?

– Раньше была надежда…

– Ну и дурак, – пожал плечами Пряшников. – С надеждами было вполне покончено с первого дня.

– И как же ты живёшь?

– В смысле?

– Без надежды?

– А я, друг ты мой, просто живу, – ответил Стёпа. – Как любил хорошую компанию, так и люблю, как любил хорошеньких женщин, так и люблю, как любил вкусное застолье, так и люблю! Я вообще люблю жизнь! Такой я человек.

– Счастливый…

– Разумный, – Пряшников поскрёб кудлатую бороду. – Слушай, брат, кончай дурить, ей-Богу. Я на будущей неделе в Коломенское перебираюсь – буду работать с Петром Дмитриевичем. Айда со мной? Там сейчас настоящее дело кипит! Живое! Которое рук и глаз знающих и любящих требует!

– А зачем всё это? – страдальчески спросил Сергей. – Чтобы завтра всё, что мы сделаем, обратили в руины?

– Всё в руины не обратят! – твёрдо сказал Степан.

– Ты думаешь? А я, вот, сужу иначе! – Сергей заговорил шёпотом, перегнувшись через стол к Пряшникову. – Памятники для них – это не просто некие объекты культуры, это – свидетели, обличающие их ложь. Четыре года назад мои дети принесли в дом учебник «Русская история в самом сжатом очерке». Историю в школе тогда перестали преподавать, заменив политграмотой. А в этом «очерке» наш главный «историк» товарищ Покровский извещал подрастающее поколение, что настоящая история нашей страны начинается с семнадцатого года! И поливал грязью Суворова и войну 1812-го. «Умная нация-с поработила бы весьма глупую-с!» Вот они, Смердяковы, во власть пришедшие! Войну 1812 года Россия вела, оказывается, не за свою свободу, а «вследствие торговых и политических интересов эксплуататорских классов»! Так-то! Минин и Пожарский – «представителей боярского торгового союза, заключённого на предмет удушения крестьянской войны»! Микешинский памятник «Тысячелетие России» – художественно и политически оскорбителен! А Саратовское дело? Профессора Чернова выгнали из университета и арестовали за то лишь, что он на лекциях с симпатией говорил о Дмитрии Донском и победе на Куликовом поле!

– Всё это я знаю не хуже тебя, – поморщился Стёпа. – К чему ты ведёшь?

– Их главный клич какой? «Довольно хранить наследие рабского прошлого!» Но рабы не могут созидать столь великие памятники! Не могут иметь развитых хозяйств, достижений в науке и технике! Поэтому всякий исторический памятник, всякая крепкая крестьянская изба, всякий независимый и сильный человек уже одним своим бытием свидетельствуют о том, что их пропаганда ложь, что за спиной у нас великая история и славные предки! Если возводили такие монастыри – значит, велика была культура и мастеровитость! Если крепко и зажиточно хозяйство мужика – значит, совсем неплохо жилось при «проклятом режиме»! Чтобы ложь выдать за правду нужно уничтожить обличающие её улики! И они уничтожат! Выкорчуют без следа! Нынче всё преступление… Красота, ум, хозяйственность… Не смей выделяться! Каменные коробки, серые робы, убогие избы – вот, что останется! И пустыри, пустыни…

– Ну и напустил же ты, брат, мрака, – покачал головой Пряшников. – С таким восприятием жизни и впрямь недолго умом подвинуться.

– Опровергни мой взгляд! – раздражённо бросил Сергей. – На их Съезде последнем помнишь что провозглашалось?

– Идиот я, что ли, помнить, что эти черти несли?

– А зря, Стёпа, зря! В качестве главных угроз социалистическому строительству на этом съезде указывалась опасность национализма, «великодержавный уклон» и «стремление отживающих классов ранее великорусской нации вернуть себе утраченные привилегии»!

– Тьфу… – передёрнул плечами Степан и, чуть слышно выругавшись, опрокинул ещё стопку.

– А помнишь, что писал Островский о Москве? – всё более горячился Сергей, едва сдерживаясь, чтобы не заговорить в полный голос.

– Я никогда не обладал твоей памятливостью…

– А он, между прочим, писал: «В Москве все русское становится понятнее и дороже. Через Москву волнами вливается в Россию великорусская народная сила»! Вот, поэтому они уничтожат Москву! И всё прочее, что способно влить в нас, прежде великорусский , прежде народ национальную силу!

– Ну и что дальше? – хмуро спросил Степан. – Ничего не делать и тихо разлагаться заживо?

– А какой смысл делать что-либо? Всё земное на проверку оказывается прахом… Столетиями великие государственные деятели, подвижники строили русское государство, отдавали свои жизни за него. Зачем? Чтобы пришли мерзавцы и обратили их создание в навоз? И так не только у нас! Великий французский гений Ришелье, проклинаемый всё время своего правления, создал их государство, потратив на это всю жизнь. Зачем, спрашивается? Чтобы сперва его наследие промотали Людовики со своими шлюхами, а затем утопили в крови Робеспьеры и Наполеоны? А чернь играла, как мячом, его черепом? И чтобы, в конце концов, имена уничтожителей французской нации почитали больше, нежели его? И ведь у нас, Стёпа, будет то же! Не Столыпина будут чествовать наши потомки, а… Сталина!..

– Довольно, – Пряшников с силой тряхнул Сергея за плечо. – Я не советовал бы тебе стремиться в гостеприимные номера бывшей гостиницы на Лубянской площади. Хотя бы ради того, чтобы твои дети не вынуждены были пухнуть с голоду в ссылке за полярным кругом. А опускать руки нельзя никогда… Даже когда морок кругом. Посмотри на Барановского. Ему ли не дорого всё ныне разрушаемое? Больше жизни дорого! Но он борется и подчас небезуспешно! И его, Миллера и других таких же одержимых подвигом будет спасено хоть что-то, и им когда-нибудь поклонятся потомки. А, вот, если все будут сидеть и хлопать себя ушами по щекам, то, действительно, и памяти не останется от нас, от самой России!

В это время дверь заведения со скрипом отворилась, и порыв ветра буквально вдунул внутрь хрупкую, одетую в худое пальтишко фигуру Таи. Сергей страдальчески поёжился, поймав полный укора взгляд Степана.