Владимир Москалев - Два Генриха

– В чем дело, любезная? – спросила Агнес, грозно глядя на незнакомку сверху вниз. – Отчего ты следишь за мной, а теперь подходишь так близко, словно тебе есть что сказать мне, причем весьма важное. Говори же, если так.

Но старуха молчала, только с любопытством глядела на высокородную госпожу верхом на лошади, разглядывая ее с головы до ног. Все же она пыталась что-то произнести, это было заметно, но не решалась то ли из боязни, то ли не находя слов. Глаза ее искрились надеждой, она по-прежнему не сводила их с всадницы, и та, догадавшись, протянула ей золотую монету.

– Возьми, ведь ты нищенка, как я понимаю. Чего же молчишь тогда? Так и без куска хлеба останешься.

– Прости меня, вельможная госпожа, – не кланяясь и подходя еще ближе, с легким акцентом проговорила, наконец, незнакомка, – но не это мне от тебя нужно.

– Не это? – удивилась Агнес. – Что же тогда? Ведь я вижу, ты хочешь о чем-то попросить, но не решаешься. Уж больно робка для нищей. Впрочем, кажется, ты не из этого стада, если не берешь монету.

– Я не нищая, – ответила старуха голосом, в котором послышались нотки оскорбленного самолюбия, – и если я подошла к тебе, то вовсе не за тем, чтобы вымолить подаяние.

– Чего же тебе надо?

– Спросить хочу. Не сердись, когда задам свой вопрос. Поверь, это не из праздного любопытства. Словом… – ее голос неожиданно приобрел оттенок мольбы, – ответь, госпожа, коли не сочтешь это для себя слишком затруднительным, кто тот господин, что приехал с тобой, чью лошадь ты держишь за узду? Христом Богом молю тебя!..

– Спрашиваешь, кто он? – Агнес усмехнулась и ответила громко, не без гордости: – Мой брат!

– Похоже… очень, – согласилась женщина, виновато улыбнувшись и неожиданно промокнув платком уголки глаз. И быстро спросила еще, словно боясь, что ее больше не станут слушать: – А как его имя, не скажешь ли?..

– Вот еще, зачем тебе это? – передернула плечами всадница. – Сказано: брат – и всё тут.

– Не хочешь говорить, – тихо и печально протянула старуха, опуская голову. Потом встрепенулась: – Тогда ты сама… Не обессудь и не брани, но скажи, молю тебя, свое имя! Прости, что спрашиваю. Поверь, коли так, стало быть, очень надо мне…

– Я Агнес Регенсбургская, дочь Бригитты Баварской. Устраивает тебя?

Взгляд у незнакомки потух, едва она услышала это, пополз вниз, скользнул по булыжной мостовой и уперся в носки ее стоптанных башмаков. Потом, помедлив немного и вдруг, решившись, точно какая-то спасительная мысль внезапно пришла ей в голову, она с надеждой спросила:

– А брата твоего зовут случаем не…

Но не успела досказать: двери трактира раскрылись, и оттуда вышел Ноэль.

– Они ожидают приезда герцога Лотарингского, – объявил он, вскакивая в седло. – Туль, оказывается, его резиденция, любимое место отдыха; он любит охотиться в этих местах. А жителей предупредил гонец через городского старшину.

– Когда же он нагрянет сюда со свитой?

– Ждут к завтрашнему дню. Он им нравится: не тиран, налоги вполне умеренные… Но что это? – Взгляд Ноэля остановился на ладони сестры. – Отчего тебе вздумалось держать в руке монету?

Агнес обернулась, посмотрела по сторонам.

Незнакомка исчезла, словно ее тут никогда и не было.

Агнес хмыкнула, взгляд ее выражал недоумение.

– Представь, здесь только что стояла какая-то старуха. И вот теперь ее нет, как сквозь землю провалилась. Я хотела дать ей монету, а она вместо этого пожелала узнать твое имя.

Ноэль в ответ рассмеялся и тронул коня, но внезапно сильно натянул поводья. Конь встал, затряс головой.

– Агнес! – возбужденно воскликнул брат. – А как выглядела эта старуха? И куда она могла подеваться? Говоришь, она спрашивала мое имя? Но зачем? И что она сказала в ответ?..

– Ничего, потому что я назвала ей только себя. Кажется, это ее очень расстроило. Но отчего ты спрашиваешь? Что тебе в этой старухе?

Ноэль долго глядел на гостиницу и дома по обе стороны улицы. Мимо них в обе стороны сновали прохожие, каждые по своим делам. Он пытливо вглядывался в их лица, особенно женские, но читал на них только недоумение, вызванное непонятным интересом к ним неизвестного всадника. Он спросил сестру, не видит ли она на улице этой старой женщины или, возможно, кого-то очень похожего на нее. Но Агнес, снова поглядев по сторонам, пожала плечами.

– А впрочем, – задумчиво, с печальной улыбкой произнес Ноэль и легко тронул коня, – вряд ли это возможно. И если тебе это не показалось, то незнакомка попросту ошиблась. Может быть даже, она рассчитывала предложить свои услуги в качестве сводни одной из скучающих фей этого города.

– Не обольщайся. Клянусь, у нее на уме было совсем иное. Так не ведут себя сводни.

– Но и того, о чем я подумал, не может быть. Откуда ей здесь взяться, ведь она родом из Лана.

– О ком ты?

– О моей матери.

– Ах, черт возьми, я совсем об этом забыла! – воскликнула Агнес. – Прости, Ноэль! Мне надо было задержать эту женщину. Что если она и есть…

– Пустяки, – махнул рукой брат. – Мне показалось. Да и тебе тоже. Моя мать так стара, что едва ли уже ходит сама. Если жива еще.

– Случись ваша встреча, ты, вероятно, не узнаешь ее. Узнает ли она тебя? Как догадается, что ты ее сын?

– Придя со мной в замок, она указала отцу на большое родимое пятно у меня на плече и сказала, что меня уже ни с кем не спутаешь. Под ним ожог и три белых пятна – следы от зубов. В детстве на меня однажды набросилась собака. Я упал, и она укусила меня за руку. Ее отогнали, рану залечили, а след от зубов остался.

– Хороша примета под туникой и кольчугой! Чтобы быть узнанным, тебе придется обнажиться по пояс.

– Да, и только один раз. На плечо взглянет женщина, которая до этого в точности назовет приметы.

– Думаю, тогда тебе не придется раздеваться. Но ты сказал, она из Лана? Почему же не едешь туда?

– Потому что ее там нет. Отец наводил справки.

– Где же она может быть?

Помедлив, Ноэль с грустью ответил, указав рукой вниз:

– Вероятно, там, где будем и мы с тобой через много лет.

– Быть может все же, эта женщина, что подходила, и была твоей матерью? Что, если нам немедленно начать поиски? Она не могла далеко уйти.

– Нет, Агнес. Будь так, она тотчас открылась бы тебе и не исчезла бы, едва увидев меня.

После того, как прибыл гонец из Гослара, которого он посылал туда, епископ приказал собираться в дорогу. Ему не терпелось указать королю на недопустимость нынешнего положения дел в церкви, к чему призывали клюнийцы и о чем без устали вещали с кафедр монах Гильдебранд [18] Гильдебранд (1017–1072) – бывший монах, затем папский легат. Видный деятель Клюнийской реформы. Добивался верховенства церковной власти над светской. Религиозный фанатик. Став папой Григорием VII, запретил симонию, ввел целибат (безбрачие духовенства). После отказа Генриха IV от инвеституры отлучил его от церкви. и его горячий сторонник Дамиани. Их проповеди и воззвания вселяли, однако, и надежду, и страх. Чего хотели клюнийцы? Создать мощную церковную организацию с высокой дисциплиной и папой во главе ее. Запретить симонию [19] Симония – так называли клюнийцы продажу церковных должностей. Под это понятие они подводили и инвеституру, т. к. при пожаловании феода и сана с епископов взимались деньги. , подрывающую авторитет церкви. В самом деле, что ни епископ или аббат – то светское лицо, купившее эту должность или получившее как феод от короля. И озабочено это лицо отнюдь не благочестием паствы; на уме у него охота, войны, оргии и открытый грабеж соседних угодий. А монахи? В их среде царит откровенная распущенность, они по большей части невежественны, а порою и вовсе неграмотны. Чему может научить прихожан такой монах, если сам не знает слова Божия? И клюнийцы призвали: повсеместно строить монастырские школы. Главную же опасность, по их мнению, представляла инвеститура – продажа духовных должностей вместе с земельными владениями.