Владимир Коломиец - От Терека до Карпат

Алексей – к Петру, но и того дома не оказалось. Никогда Алексей так резво не бегал по чужим дворам, как сегодня. Не чаял встретить кого-нибудь. Да так вот и забрел к подворью дедушки Дзюбы. Дом его стоял в общем порядке, но на отшибе, далее пустырь – один репей бушует.

Скосился Алексей на мутные оконца без занавесок и даже вздрогнул нежданно: в темной некрашеной раме, за серой мутью стекла, как из старой иконы, глядел на него желтенький лик Дзюбы, который делал ему знаки, дескать, зайди, зайди, мил человек.

В другой раз, может быть, и не зашел бы Алексей, отнекался, а тут, и не подумав даже, пнул калитку, проворнее, чем следовало гостю, шагнул в сени и дернул дверь в жилье. Глянул в горницу, а там – мать честная – его товарищи Тимофей Чередник, Илья Зазуля и Петро Белобловский.

Тимофей, как и он, пришел из дома в чем был, а Илья и Петро – в черкесках подтянутые узкими кавказскими ремешками.

Казаки, разглядев, кто пришел, оживились, тоже обрадовались.

– Глянь-ка, еще один залетный! Было б запечье, будут и тараканы, – засмеялся дедушка Дзюба. Он был без привычной папахи, и безволосая его головка маячила по комнате, как недозрелая тыковка, какие по осени не берут, оставляют в огородах.

Алексей с тем же радостным, облегчающим чувством крепко потискал всем руки.

– А мы тут… тово… балакаем, – пояснил старый казак. – А ты далече, казак, скакал-то? Гляжу вон, и штаны в репьях.

– Да возле твоего двора, дедушка, чистым не пройдешь.

– Ну, выгон не моя забота чистить, тут хотя-бы у ворот порядок был, – оправдывался тот.

Алексей охотно присел на поднесенную табуретку и обвел глазами холостяцкое жилье дедушки Егора.

Казаки перекидывались с одного на другое, все по пустякам, не касаясь главного, что сорвало их со двора и потянуло искать друг друга. Но и пустое Алексею слушать было приятно: в неухоженной Егоровой хате среди сотоварищей, помеченных одной меткой, сделалось ему хорошо и не тягостно, как было перед этим.

Хлопнула калитка, в сенях шумно затоптали, и в хату ввалился Матвей Колодей, да еще и с Никитой, своим шурином, высоким, статным казаком, которого за глаза с послевоенных лет в станице продолжали называть урядником.

Матвей озабоченно-распаленный хлопотами, тут же извлек из камышовой кошелки и выставил на голый стол одну за другой три засургученные поллитровки. Потом пригоршнями стал зачерпывать магазинские пряники и обкладывать ими бутылки. Вслед за ним шуряк, перегнувшись пополам, начал таскать из мешка съестное: кругляш горячего, еще парившего хлеба, хороший шмат сала, надрезанный крестом, несколько штук редьки, только что выкопанной из земли. Свежие огурцы и чуть ли не беремя луку, который уже созрел к этому времени.

– Ох, ловко-то как! – засуетился Дзюба. – Ну, ежели так-то, за хлеб, за сальцо спляшем, а за винцо дак и песенку споем. Сейчас, сейчас и я у себя покопаюсь.

Он распахнул темный шкафчик и, привставая на носки, принялся шебаршить на его полках – достал старинную рюмку на долгой граненой ножке, эмалированную кружицу и несколько разномастных чашек.

– Все разного калибру, – виноватился Дзюба, дуя в каждую посудину, выдувая оттуда застоялое время. – Дак ведь и так еще говорится: не надо нам хоромного стекла, лишь бы водочка текла. И он, озорно засмеявшись, снова обратился к своему ларю. – А вот вам, орелики, и ножик редьку ошкурить. Не знаю, востер ли? И соль нашлась. Соль всему голова, без соли и жито трава. Да-а… была бы жива старуха, была бы и яишанка. Ну да что теперь толковать…

Увидев все это на столе, Алексей с неловкостью сознался:

– У вас тут, гляжу, складчина. А мне и в долю войти не с чем…

– Да уж ладно, – загомонили друзья, – без твоей доли обойдемся. Нашел об чем. Не тот день, чтоб считаться. Давай подсаживайся.

Казаки подвинули лавки, расселись вокруг стола, источавшего огуречный дух с едкой примесью редьки и, пока Матвей разливал по посудам, уклончиво глядели себе под ноги.

– Ну, помолчали, а теперь и сказать не грех, – подтолкнул дело хозяин. – Есть охотники?

Казаки помялись и промолчали.

– Ну, тогда я, ежели дозволите.

– Скажи, дедушка, скажи.

– Ты хозяин, тебе и слово.

Егор привстал, прихорошил ладошкой сивую бородку, поднял рюмку, задержал ее перед собой, как свечу:

– Ну да, стало быть, подступил ваш час, ребятушки. Приспело времечко и вам собирать сумы. Думал я, когда та кончилась, что последняя. А нет, не последняя. Накопилась еще одна, взошла туча над полем…

Дзюба задержал взгляд на окне.

– Тут у нас все по-прежнему, – кивнул он в оконце. – Вон как ясно, тишина, благодать. Но идет на Россию туча. С громом и полымем.

Старик подвигал туда-сюда бровями, словно сметая в кучку остатные мысли, какие еще собирался вымолвить, но, смешавшись, махнул рукой.

– Ну да ладно… Хотел еще чево сказать, да что тут говорить… Ступайте с Богом, держитеся… Это и будет вам мое слово. На том и выпейте.

Будто пробудившись, казаки ожили, потянулись наперекрест, кто чем, нехоромной посудой, стукнулись и выпили молча и жадно. Ели тоже молча, замедленно ворочая челюстями, жевали пополам с думой.

– Да-а, – почесал за ухом Матвей. – Не ко времени война зачалась.

– А и когда война была нашему брату в пору? – посмеялся дед Егор. – Смерть да война не званы завсегда.

– А я уже было сарайчик начал плести, – сокрушался Матвей. – Знал бы – и не начинал.

– Нам, татарам, все равно на Русь идти, – засмеялся Дзюба. – Завсегда дела находятся. То б надо, это бы… Да вон и у Алешки баба на последних сносях пышкает, как квашня перед праздником. Тоже надо бы погодить с войной. Так ли, Алеш?

– Да уж скоро б должна родить, – потупился Алексей, почувствовав, как от этого напоминания какой-то тоскливый червь опять тошно соснул между ребер.

Матвей снова расплескал по чаркам, казаки, оборвав разговор, согласно выпили и дружно закусили.

– А я так думаю, – начал разговор Никита Казей. – На войну, что в холодную воду, – уж лучше сразу. А так маета с думой хуже вши заест. Еще и не воевал, а уже вроде упокойника. А сразу – как нырнул. Чтоб душа не казнилась. Да и баб не слушать.

– Э-э, ребятки! Не вешайте носов! – скзал Дзюба с бодрецой. – Не те слезы, что на рать, а те, что опосля. Еще бабы наплачутся… Ну да об этом не след. Налей-ка, Матвеюшка, товарищам для веселья.

И, остановившись позади Черед ника и Алексея, обхватил их за плечи, затянул свою любимую:

Но тут же откачнулся от обоих, мотнул бородкой и лихо сказал:

– А по мне дак так: али голова в кустах, али грудь в крестах.

– Ага… Давай, дед, давай… – с усмешкой сказал Никита Казей. Дзюба, задетый этой усмешкой, полез в сундук.