Сергей Цейтлин - Закат над лагуной. Встречи великого князя Павла Петровича Романова с венецианским авантюристом Джакомо Казановой. Каприччио

– Интересно. Очень интересно, – сказал цесаревич, не ожидая от Казановы такой эрудиции.

Пезаро тоже посмотрел на своего соотечественника с удивлением.

– Но дело никогда не шло о религии.

– Я не сомневаюсь, – сказал граф Куракин. – Венеция считается самой толерантной державой в мире.

– Венеция старается развивать отношения с представителями всех конфессий, – отметил Пезаро, опережая Казанову. – Мы убеждены, что Бог после сотворения мира решил его оставить свободным, не вмешиваясь в течение земных событий.

– Деизм! – обрадовался цесаревич, заметив с моста, как постепенно начинали концентрироваться водяные пары. – У нас Ломоносов был деистом. О, феноменальная натура! Равных ему нет. Как же его потом Синод достал за это вольнодумство.

– Да, но, к счастью, ваши монархи, – сказал Пезаро, – по крайней мере нынешняя императрица, являются просвещенными монархами и знают, где должно кончаться влияния церкви.

– Несомненно, просвещенная монархия – это наилучший политический строй. Я не люблю никакую гомогенизацию, предпочитая, чтобы сливки поднимались ввысь! – по-ребячьи улыбнулся Казанова, наблюдая реакцию дам. – Но, к сожалению, не все монархи будут просвещенными.

– Почему?

– Потому что человек не слушает то, что говорит ему его разум. Он поступает так, как диктует ему совокупность его эмоций – его душа. А в этой области, разумеется, мы все очень разные.

– Не знаю, синьор Казанова, не знаю, – цесаревич спустился с моста, но одну ногу оставил на нижней ступени. – По-моему, разум учит человека быть порядочным, внимательным, он побуждает его к гражданской ответственности.

– О, если было бы так, Ваше Сиятельство. Если было бы так…

– Так и есть.

– Вы сейчас сказали, «учит человека быть порядочным».

– А разве нет?

– Это тот же самый разговор, который я когда-то вел с месье Вольтером.

– Что?! – восторженно вскрикнули русские.

– Это тот же самый разговор, – повторил Казанова, насторожившись, – который я когда-то вел с месье Вольтером.

– Что?! – воскликнули гости еще громче.

Казанова попятился назад, испугавшись и не поняв, почему вся русская делегация вдруг хлынула на него и прижала к парапету так, что он едва не перевернулся и не упал в канал.

– Я не понял… простите… я что-то не то сказал?

Русские, особенно дамы, пожирали его выпученными глазами. Даже Пезаро испугался этого внезапного возбуждения.

– Вы… Вы… Вы знали Вольтера? – спросил маленький цесаревич, проталкиваясь вперед из свиты. – Франсуа Мари Аруэ?

– Да.

– Это же… это же… просто невероятно! – томно вздохнула к небу мадемуазель Нелидова.

– О, Кандид, мое очарование! – млела мадам Борщова.

– То есть… то есть вы его видели? – растерялся Куракин. – Воочию?

– Да, граф, – Казанова перевел дух.

– Не может быть. Просто не может быть, – качала головой графиня дю Нор.

– Клянусь вам, господа.

– Ну-ну, расскажите тогда, – цесаревич чуть не подпрыгнул, не зная, куда девать свои руки. – Где же это было? В Париже? В Лондоне? Или, может быть, месье Вольтер побывал в Венеции? Поделитесь. Avanti ! [17] Вперед!

– Нет, это было в Швейцарии, в его имении под названием Отрадное. Мы толковали о разуме, о суеверии, обо всем противоречивом в человеческой натуре.

– Вы не представляете, синьор Казанова, что значит Вольтер для России, – призналась мадам Борщова. – Наша императрица с ним вела переписку до самой его смерти. Она только что купила его библиотеку. Семь тысяч книг нам доставили в Петербург. Семь тысяч!

– И… и… что же он сказал вам? – Нелидова чуть не обняла Казанову от восхищения.

– Ну, в двух словах, месье Вольтер считал, что, если человек освободится от всех своих предрассудков и предубеждений, если он увидит логическую связь между мировыми явлениями, он сможет построить счастливое и справедливое общество.

– Это же весьма положительно, – сказал цесаревич. – Сколько ошибок совершает человек именно потому, что он что-то до конца не знает или не понимает.

– Несомненно, Ваше Сиятельство. Знания, безусловно, помогают человеку лучше организовать свою среду, улучшить свой быт. Но помогают ли они ему улучшить самого себя? Вот тут я не уверен.

– А почему же и нет? – спросил Салтыков.

– До какой степени влияют знания на нашу натуру? Могут ли знания поменять ту совокупность наших эмоций? А нравственность? Я думаю, что знания человека не способны воздействовать на его нравственный склад. Ведь сколько примеров мы видим в истории, когда люди и общества самых, казалось бы, поразительных нравственных убеждений, совершали в прямом или косвенном смысле преступления против человека, против его свободы, достоинства и жизни. Почему? Потому что мораль, постигнутая разумом, в тот момент не смогла удержать порыв страстей, не смогла остановить экстремальную необходимость удовлетворить человеческое желание.

Цесаревич видел, как туман все гуще и гуще скапливается вокруг моста.

– И что сказал Вольтер? Что сказал Вольтер? – Нелидова кипела от нетерпения.

Но Казанова взглянул не на нее, а на Александру, чье лицо розовело от холодного воздуха.

– Вольтер, несмотря на свои несравненные философские проникновения и на благородное стремление защитить права людей, как-то не понимал, что наш характер и наши убеждения основываются не на знаниях, приобретенных чтением, учениями и рациональным мышлением, а на нашем самоощущении, сформированном частично нашим врожденным умственным складом, частично – жизненными обстоятельствами.

– То есть вы с ним спорили? – взволновалась графиня Салтыкова, надеясь отыскать какую-нибудь интригу в рассказах Казановы.

– Еще как, сударыня! Мы всю деревню разбудили!

– Ах! – русские женщины руками прикрыли свои рты.

– Я ему хотел доказать, что рациональная сторона нашего сознания бессильна против иррациональной. Сколько образования не предоставляй уму, человек все равно будет действовать по своим внутренним убеждениям. Скажи верующему, что Бога нет, что Он лишь плод нашей отчаянной фантазии, тот все равно будет веровать в Бога, потому что ему надо веровать. А скажи атеисту, что, даже если разумом мы не можем понять Бога, это не значит, что Его нет, тот все равно будет отрицать существование Бога. Ведь убеждение атеиста состоит в том, что то, что нельзя понять умом, не может существовать. Но это же тоже вера: атеист тоже не в силах доказать, что то, что умом не понять, не существует.

– И кто победил в вашем споре? – тряслась Нелидова.

– О, мадемуазель, джентльмены не спорят, чтобы побеждать. Сам Вольтер говорил: «Может быть, я не согласен с вашим мнением, но я буду бороться до гробовой доски, чтобы вы имели право его высказать».