Анатолий Шалагин - Потерянный рай. НКВД против гестапо

Сейчас в этом заросшем щетиной, одетом в грязное драповое пальто и помятую шляпу с обвисшими от сырости полями было трудно узнать еще в недавнем прошлом завсегдатая лучших берлинских ресторанов и закрытых клубов. Того, кто еще три недели назад пил на брудершафт с высшими чинами Люфтваффе.

Где-то вдалеке зацокала своим клювом сорока, птица умная и осторожная, способная безошибочно предупреждать обитателей леса и его гостей о грядущей опасности.

Человек осторожно опустился на землю, пытаясь раствориться в окружающем его ландшафте.

«Ах, как некстати – подумал он – Я в своем черном пальто на снежном поле виден как на ладони…».

Вскоре из-за ближайшего березового колка показалась груженая сеном телега, запряженная гнедой кобылой. В телеге, откинувшись на копну сена, восседал одетый в тулуп мужик неопределенного возраста. Телега двигалась тяжело. По раскисшей земле колеса шли юзом. Обода телеги были обмотаны толстым слоем грязи. Воз полз все медленнее и медленнее, и вскоре вообще остановился. Лошадь, фыркая, обнюхивала воздух, видимо, ловя своим нутром знакомые запахи. На удивление возница никак не отреагировал на самодеятельность кобылы. Он как сидел на своем месте, так и продолжал сидеть.

«Спит что ли? – подумал распластанный на земле человек – Может, пьяный?»

Лошадь, так и не уловив в морозном воздухе запаха дома, тревожно заржала. Мужик в телеге не пошевелился.

«Да, крепко дрыхнет. А мне что, так и лежать в этом снегу? – думал продрогший до нитки беглец.

До этой злосчастной телеги было всего каких-то 30 метров. Лежать и ждать, когда возница проспится и двинется в путь, было глупо. Можно было воспользоваться его сном и скрыться в лесочке. А если в это время он откроет глаза?

Озноб сковывал все его тело. Казалось, что холод добирался до самых потаенных уголков плоти, туда, где тревожно билось его сердце. И это сердцебиение почему-то он ощущал не в груди, а где-то в глубине живота. Может и правду говорят, что сердце от страха уходит в пятки? «Но тогда бы пульсировали пятки, а не живот» – подумал он.

И тогда человек решился. Он медленно встал на колени, потом сделал попытку подняться на ноги. Лошадь, заметив неожиданное движение в снегу и испугавшись этого, резко дернулась. От этого восседавший на телеге мужик… повалился на землю. Кобыла изо всех сил тянула непомерно тяжелую телегу от внезапной опасности. А тело ее хозяина, сцепленное с упряжью вожжами, волочилось по первому снегу, оставляя за собой кровавый след.

«Мертвый!…» – мелькнуло в голове у человека, все еще стоящего на коленях. Он с трудом поднялся на ноги, отряхивая с одежды налипший снег.

А кобыла каким-то своим животным чувством, наконец, узнала в нем человека. Она прекратила свои бесплодные попытки тянуть неподъемную тяжесть и, остановившись, жалобно заржала.

Человек медленно двинулся в сторону воза, невольно сторонясь кровавой дорожки, которая тянулась за телегой и с каждой новой снежинкой становилась все бледнее.

Он подошел к лошади, которая протянула к нему свою умную голову и начала обнюхивать незнакомца. Какое от нее шло тепло! Человек невольно прижался к мохнатой шее животного, наслаждаясь теплотой живого существа. А лошадь, восприняв это движение человека как ласку, радостно зафыркала.

Постояв вот так минуты две и переведя дух, человек двинулся к лежащему ничком на земле крестьянину. Он с трудом перевернул грузное тело. И невольно отпрянул от открывшейся ему картины. Из-за распахнутого тулупа на груди мужчины виднелось багровое пятно, в центре которого торчала рукоятка ножа с отчетливо выгравированной на немецком языке надписью «Не нам, не нам, но имени твоему».

Превозмогая внезапный приступ тошноты, он стал проверять содержимое карманов несчастного. Как и следовало ожидать, находки были небогатыми. Кусок бечевки, металлический крючок, о назначение которого ему приходилось только догадываться, коробок с солью и кисет с самосадом.

«Не густо – подумал он – Может быть, в телеге что-нибудь найдется?»

Он подошел к телеге, приподнял примятое сено в том месте, где сидел крестьянин. «Пусто» – заключил он, по началу ничего не обнаружив. Но тут его внимание привлек лоскут ситцевой ткани, едва торчавший из-под сена. Он потянул ткань на себя. И тут из сухой травы с шелестом вывалился небольшой сверток.

Беглец дрожащими руками развернул эту незамысловатую упаковку. И, о чудо! В тряпицу был завернут ломоть хлеба и кусок сала. Держа все это в руках, мужчина опустился на землю и… заплакал. Слезы бежали по его давно немытому и небритому лицу и все никак не могли остановиться. Это были и слезы радости от внезапной удачи, и слезы отчаяния от понимания того, что впереди его ждал еще очень долгий путь…

…Он поднялся с земли и опять подошел к трупу, который уже был припорошен снегом. Отвязывая вожжи, которыми были стянуты запястья убитого, мужчина размышлял: «Не просто тебя, горемычный, убили. А вот еще и усадили в твою телегу, и вожжи закрепили, чтобы видимость создать. Мол, едет себе захмелевший мужичок и пусть едет себе дальше. Странное какое-то убийство. И нож какой-то странный. „Не нам, не нам, но имени твоему“. Что бы это значило? Хотя, какая разница? Нужно что-то с трупом делать. Место здесь глухое. Пока его найдут, зверье беднягу обглодает. Да и лошадь околеет. А она может единственная во всем небогатом крестьянском хозяйстве?».

Мужчина подошел к лошади и неумело, больше по наитию, стал ее распрягать. А гнедая терпеливо ждала, когда человек освободит ее от хомута. Наконец, справившись с нелегкой для коренного горожанина задачей, он потрепал лошадь по холке и, хлопнув ее по крупу, сказал в полголоса: « Ну, давай, иди, ищи свой дом».

Потом он вернулся к телу крестьянина, стащил с уже остывшего тела тулуп и сапоги, при этом невольно прося прощение у мертвого незнакомца. Без крестьянского незамысловатого гардероба ему было не обойтись. Он попросту замерзнет в своем когда-то модельном пальто, сшитом в одном из модных берлинских ателье. А его некогда лакированные туфли, теперь больше похожие на смятые колоши, совсем уже не согревали ноги.

В завершении неприятной процедуры мужчина извлек из груди убитого нож со странной надписью. Орудие убийства больше походило на штык, его заостренное лезвие длиной около 15 сантиметров было конусовидным и четырехгранным. Обтерев лезвие клинка клоком сена, он спрятал его во внутренний карман своего пиджака, в дороге ему могло пригодиться все.

Переодевшись, он затащил тело крестьянина на телегу и завалил его сеном. Может быть, хоть так тело сохранится?

А меж тем на землю опускались ранние осенние сумерки. Нужно было уходить с этого продуваемого всеми ветрами открытого поля и искать место для ночлега…