Валентин Пикуль - Фаворит. Книга вторая. Его Таврида. Том 4

– Англия, – ответил Потемкин, – не дала миру ни одного композитора, и что вы, англичане, понимаете в музыке? Звучание ваших волынок для меня как мычание недоеных коров…

Фицгерберт вскоре удалился в каюту, второй выпад Екатерины предназначался графу Шуазелю-Гуфье. Сегюр остался спокоен.

– Однако на этой речке сильное течение.

– На Босфоре еще сильнее, – намекнул Потемкин.

– Если из Босфора и вынесет графа Шуазеля-Гуфье, то вряд ли это коснется меня, плывущего ради иных целей, – отвечал Сегюр.

– Давайте без церемоний! – предложил Потемкин.

Сегюр воспринял эту фразу всерьез, а Потемкин залучил его в свою спальню, показав на кровать, куда садиться. Сегюр красочно обрисовал выгоды от торговли на Черном море, заметив, что Шуазель-Гуфье и его влияние на Босфоре ничего не значат для него, графа Сегюра, который всей душою готов поступать в духе противоположном… Потемкин в свою очередь вспомнил происки Гарриса:

– Человек коварный и строптивый, бог его накажет.

– Если вы желаете отомстить, так нет лучше способа: заключите с Францией торговый трактат, и будем друзьями.

Потемкин потребовал от Сегюра полной откровенности:

– Какими словами Вержен провожал вас в Россию?

– Это тайна нашего кабинета. Но я сижу на вашей постели, вы позволили мне быть вашим другом, я не скрою: инструкции короля и Вержена – самые безнадежные! Меня послали в Россию, не рассчитывая на успех моей миссии, о вашей же светлости мне было сказано: вы и есть главный враг Франции!

– Я докажу обратное, – возразил Потемкин, раскатывая на столе голубую карту Вышневолоцкой системы каналов. – Думайте, пока плывем по реке. Когда наши барки втянутся в озеро Ильмень, я потребую от вас, Сегюр, окончательного решения…

Красота ландшафтов была поразительная. Бронницы с храмами на горе выступили вечером – как сказка. Безбородко доказывал Фицгерберту, что бронницкое сено – лучшее сено в мире:

– Я бы его сам ел, да тогда скотине не хватит…

Караван медленно втянулся в озеро Ильмень.

– Ваше решение созрело, Сегюр? – спросил Потемкин.

– О да, ваша светлость!

– Что вас удерживает?

– Королевское упрямство. Если король признал безнадежность отношений с Россией, то не дезавуирует ли он меня, своего посла, отказом от ратификации трактата?

Потемкин ответил: не таковы сейчас дела Франции, чтобы ее король пренебрегал связями с Русским государством.

– Составьте проект соглашения, – сказал он. – Если ваш проект понравится мне, его одобрит и сама императрица.

К сожалению, в каюте Сегюра не нашлось ни перьев, ни чернил. Он постучался к соседу Фицгерберту, прося дать ему и то и другое. Английский посол с подозрением спросил:

– Что вы собираетесь писать нашими чернилами?

– Всего лишь эпитафию на могилу Земиры, которая имела честь служить при дворе Екатерины самой умной собачкой… Кстати, она была из породы английских левреток.

– Английские собаки – умнейшие в мире, – ответил посол.

О, ирония судьбы! Английскими чернилами французский посол составил проект союза с Россией, направленный против Англии; рикошетом попадало и Пруссии. Посреди зеркально застывшего Ильменя, под всплески весел, Потемкин проект одобрил:

– Отлично, посол! Можете открывать свои консульства в Херсоне и Мариуполе, только добавьте здесь, что Франция предоставляет России права нации с наибольшими преимуществами в торговле… Вам это все равно, а мне будет приятнее!

Екатерине проект тоже понравился. Безбородко сказал, что подобной бумаги ни Франция, ни Россия не могли добиться с 1629 года – со времен барона де Курменена. Екатерина заметила: на такие документы везет только очень плохим дипломатам.

– Очевидно, Сегюр таков и есть!

– Плохой, но войдет в историю политики Европы, – заметил Безбородко.

– Так бывает, – согласился Потемкин. – Ведь и некрасивые женщины иногда более счастливы, нежели красавицы…

Сегюр, истинное дитя XVIII века, был поклонником «будуарной» дипломатии, полагая, что в легкости приятных отношений можно достичь большего, нежели с серьезным видом скучать за круглыми столами конгрессов и конференций. Потемкин тоже любил «будуарные» приемы дипломатии, в живом общении с людьми он добивался успехов быстрее, нежели ведя переговоры в официальном порядке… Размахнувшись, он далеко-далеко забросил глиняную свистульку в спокойные воды Ильменя.

Впереди уже сверкали золотом новгородские храмы!

Трактат назвали: «О дружбе, торговле и мореплавании».

Вот и Волхов, плыли дальше… Екатерина хотя и не всегда писала по-русски грамотно, но все-таки гораздо грамотнее многих русских. Во всяком случае, русский язык она любила, понимала его сочный вкус и разговорную сласть. «По мнению ее, – писала Дашкова, – русский язык, соединяя в себе богатство, силу и выразительность немецкого с музыкальностью итальянского, сделается со временем языком всего мира». В плавании по Волхову Екатерина продолжала загружать свой «сравнительный словарь» двухсот языков мира, силясь доказать, что многие языки на планете имеют корни славянского происхождения. Потемкин был против ее лингвистических ухищрений, он говорил императрице, что с таким же успехом берется вывести русские слова из корней языка латинского:

– Если не веришь, матушка, я тебе тоже словарь составлю: мортус – мертвый, ест – есть, ту – ты, пастор – пастух, стат – стоит, окулист – око, матер – мать, новус – новый. И так могу продолжать без конца…

Караван барок втянулся в Неву, после Боровицких порогов Невские пороги уже не казались страшными. Скрывать свои женские страдания Екатерина не сочла нужным и, показывая на дворец Пеллы, сама призналась:

– Вот здесь я провела худшие в жизни дни, какие только могут выпасть в судьбе женщины. Черт меня дернул в ту пору зачитаться старым дураком Циммерманом! Его трактат об уединении, которое он восхваляет как лучшее лекарство для души, надо бы сжечь как крамольную книгу…

Показался Петербург. Потемкин высадил на Дворцовой набережной Екатерину и дипломатов, а сам навестил Дениса Фонвизина.

– Мольеру, брат, не завидуй, – сказал он ему в утешение. – Твои бригадиры да недоросли переживут на Руси маркизов да тартюфов мольеровских. Описал ты их бессмертно!

– Зато сам смертен. По земле не хожу, а ползаю.

– Все мы смертны, Денис, едино дела наши бессмертны…

Отдохнув дома, Потемкин отправил в Екатеринослав большую библиотеку – для чтения, послал в Херсон капеллу свою – для пения. Синельников между тем, видя, что покупателей на земли степные да крымские не находится, стал раздавать их бесплатно, и нищие офицеры армии, мичмана флотские становились обладателями больших поместий, образуя новое на Руси дворянство: таврическое. Синельников и Гавриле Державину (по свойству родственному) 6000 десятин подарил: бери, коли дают… Потемкин на гнев крепостников отвечал бранью: