Валентин Пикуль - Господа, прошу к барьеру! (сборник)

Женщина открыла лицо и спросила:

– Неужели ты не узнал меня, Мауриций?

– Н е т, – отвечал Бениовский…

Женщина разрыдалась, снова опустив вуаль на лицо:

– Я твоя Пенелопа, уставшая ждать своего Одиссея… Так вспомни меня, бедную Сусанну, разве можно забыть нашу свадьбу в глубоком погребе, где ты, сидя на бочке с вином, пылко и страстно клялся мне в вечной любви.

– Помню, – просиял Бениовский. – Если ты сумела найти меня, значит, воскресила мою прежнюю любовь с новой силой. Но теперь Пенелопа станет, кажется, королевою Мадагаскара…

А в это время русские беглецы в Лориане мечтали только об одном: как бы им вернуться обратно – на родину:

– Погуляли, потешились, теперь и по домам пора…

Если ранее Бениовский сам составлял заговоры, то теперь они составили заговор против Бениовского, который в Париже получил от них письмо: спасибо, что показал им Европу, а теперь ему пора озаботиться их возвращением на родину. «Ребята! – писал в ответ Бениовский. – Я ваше письмо получил. До моего приезда ваша командировка отменена есть. После всякий (из вас) мне свое намерение скажет. До моего приезда живите благополучно…» Жить благополучно не удавалось, ибо один за другим попадали в госпиталь Лориана, откуда их отвозили на кладбище. Наконец их навестил Бениовский.

– Ребята, – сказал он, – неволить никого не стану. Кто не может жить без России, того держать не буду. Но Франция дает нам фрегат, чтобы мы плыли на Мадагаскар… Там вы обретете все то, чего вам так не хватало на Камчатке!

– А репа там растет? – спросил матрос Андреянов.

– Посадишь – так вырастет, – отвечал Бениовский. – На Мадагаскаре мы воскресим новую «Либерталию», страну подлинных гражданских свобод и благополучия каждого…

Заодно с ним Камчатку покинули много людей, готовых на все ради обретения «теплой землицы», а пожелали остаться с ним только двенадцать. Петр Хрущев сказал, что французы сулят ему чин капитана в своей армии, а неразлучный Адольф Винблан собирался в Швецию. Оставались матросы с женами, портовые работники, солдаты да служители с погибшего корабля Чулошникова. Пять человек умирали в госпитале. Но 18 русских не вняли никаким убеждениям Бениовского, просили отпустить их на родину. Бениовский своей рукой сочинил для них «подорожную»: кто они такие и куда путь держат. Но предупредил:

– Учтите, ни фрегатов, ни карет для вас не будет.

– А ноги на што? – разом загорланили русские.

– Пешком доберемся, – закрепил разговор Иван Рюмин.

Бениовский обратился к Ване Устюжанинову:

– А ты? Неужели и ты покинешь меня?..

Уходящие в Россию знали, что там их не встретят сладкими пряниками. Родина не ждала их, зато они не могли жить без родины. Никто не ведал французского языка, но – безъязыкие! – пешком двигались по дорогам обнищавшей Франции, в деревнях жестами просили у бедняков краюшку хлеба или воды из колодца.

Канцелярист Иван Рюмин ободрял уставших:

– Тока бы до Парижу донесли нас белы ноженьки, а тамотко, по слухам, русский консул имеется. Чай, не сразу драть станут, сначала на Париж поглазеем… все забавно!

Петербург был извещен о возвращении беглецов.

– Шуму много, а шерсти мало, как сказал черт, который задумал остричь кошку, – говорила императрица при дворе. – Ума не приложу, каково поступать с этими диссидентами, кои от Камчатки до вертепов Парижа добрались, теперь сюда топают. Но мыслю так, что при всеобщей европейской огласке мне лучше милосердие проявить, нежели клеветам способствовать…

Выдавая «сентенцию» о милости, Екатерина сказала князю Вяземскому, что наказание беглецам не будет. Именно на том основании, что они «довольно за свои грехи наказаны были, претерпев долгое время и получив свой живот на море и на сухом пути; но видно, что подлинный РУСАК ЛЮБИТ СВОЮ РУСЬ (выделено самой Екатериной II), а надежда их на меня и милосердие мое не может сердцу моему не быть чувствительна…».

– А что враг мой, Семен Гурьев? – спросила она.

– Отказался за Бениовским следовать, за что беглецами и был избит порядочно, – отвечал генерал-прокурор. – Так отлупили, что последних зубов лишился.

– Так велите отпустить его, беззубого, в его деревни. Может, от радости у него новые клыки вырастут…

Вице-канцлер князь А. М. Голицын спешно депешировал в Париж Хотинскому: «Государь мой Николай Константинович. На отправление в Россию явившихся к Вам из Камчатки… посылаю к Вам при сем кредитив на 2.000 рублей» (для возвращения беглецов на родину). Хотинский показал деньги Ивану Рюмину:

– Драть бы вас всех! Мало того, что вы казну камчатскую разбазарили, так опять государство в расходы ввели. Об этом надо бы в парижских газетах пропечатать…

Осенью 1773 года возвращенным в Россию разрешили жить где захотят, кроме столичных городов, и они – опять пешком – тронулись на восток, обживаясь в сибирских городах. Самодельную карту Курильских и Алеутских островов, составленную Бениовским, еще на Курилах выкрал у него подштурман Измайлов, карта оказалась настолько точной, что ее передали в Академию наук – для вечного хранения. Канцелярист Иван Рюмин написал мемуары о бунте в Большерецке и страданиях на чужбине, которые тогда с большим вниманием были изучены императрицей:

– Но публиковать их для общества считаю делом неуместным. К чему лишний сор из избы на улицу выметать?..

Записки Рюмина были изданы лишь в 1822 году (ныне большая редкость среди библиофилов). При Павле I драматург Август Коцебу, сам бывавший в сибирской ссылке, сочинил высокопарную трагедию о бунте на Камчатке, но, трижды поставленная на русской сцене, она была исключена из репертуара императором:

– Стоит ли преподносить публике дурные примеры развращенных умов и сердец? Предать эту историю забвению…

Совсем иначе сложилась судьба тех жителей Камчатки, которые не покинули родины, но знали Бениовского, помогая беглецам провиантом и снаряжением. Если императрица своим милосердием (баба умная!) добилась благожелательного резонанса в Европе, то в Сибири местные власти о резонансе не помышляли. Всех пособников Бениовского и родню беглецов привлекли к следствию, рассадив по застенкам острогов. ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА их нещадно драли и мучили как преступников государственного значения, из людей выматывали жилы на беспощадных допросах. Среди пытаемых были матросы, боцман, солдаты гарнизона, казаки и престарелый священник Алексей Устюжанинов, которого держали в цепях, ставя ему в вину побег сына.

– Да не виновен я! – рыдал старик. – Бениовский его грамматике французской учил, алгебру и астрономию показывал… Какой же ученик не пойдет за своим учителем?

Именно в это время Бениовский плыл к Мадагаскару в компании двенадцати русских. Мадагаскар оставался еще «ничейным», даже алчные до чужого добра англичане не спешили прибирать его к своим рукам, они только присматривались к нему. Гигантский остров – больше Франции! – населяли мальгаши и многие разнородные, но близкие друг другу племена. Мальгаши славились миролюбием. Во времена Бениовского некий граф де Фробервиль верно писал о них: «Это кроткий, гостеприимный народ, друг иностранцев, любящий искусства, исполненный ума, способный к соревнованию, веселый, живой и дружелюбный». Фрегат сильно качало, окна его «балкона» были отворены настежь, Бениовский убежденно говорил Ване Устюжанинову: