Валентин Пикуль - Господа, прошу к барьеру! (сборник)

– Мангазейские мастера варили те самые руды, что по химическому составу очень близки к тем нашим рудам, которыми славится знаменитый Норильский комбинат…

В школах у нас учили, что основание Норильска связано с именами Ленина и Сталина, а оказывается, что учили-то неверно, забывая напомнить о наших далеких предках, создававших великую и могучую державу. Сейчас там, где шумел первый в России заполярный город, ныне поникла под ветром чахлая березовая рощица. А под мощным настилом мхов затаилась жизнь наших предков – непостижимая, как и этот заброшенный град-леденец, бывший когда-то «златокипящим»…

Теперь уже трудно представить себя в этом городе.

Не верится, что здесь когда-то звонили колокола церквей, созывающих к заутрене, купцы, позевывая, открывали лавки с заморскими товарами, в канцеляриях писаря бойко строчили ответные бумаги в Москву, богомазы выписывали Божью Матерь на иконах, а по уличным мосткам, сложенным из корабельных досок, гуляли мангазейские модницы, постукивая высокими каблуками нарядных туфель… Уж не приснилось ли нам все это?

Если Туруханский край и поныне остается нелегкодоступным, то, представляете, какая несусветная дичь царила в тех местах ранее… Был 1600 год, когда царь Борис Годунов повелел:

– В тех льдяных краях, где обретаются самоеды из племени мангазеев, городить острог Мангазею, и пусть тамошние народцы платят мне ясак соболями да песцовым мехом, и жить тамо указываю войску стрелецкому с купечеством нашим…

С людьми стрелецкими да торговыми поднялись в поход и люди гулящие, которым терять было нечего, a возглавил всю эту шатию-братию князь Мирон Шаховской. Буйная ватага плыла Обью до Березова, оттуда с товарами, в окружении собак да жен стрелецких, несущих младенцев, вошли в места совсем чуждые, незнаемые, гибельные. Где плыли водою, где брели по болотам, где катились на лыжах, где ехали на оленях. Лодки разбило, муку и толокно, крупы и соль растеряли в пути, подмоченные, – тащились в голоде. На себе несли свинец да порох – для стрелецкого боя. Наконец, и боя не миновали: на отряд напали самоеды-возчики, разящие из луков, тут многие полегли костьми. Князь Шаховской, сильно раненный, с остатками людей все-таки отбился от нападавших, и добрели они до реки Таз, что выводила свое устье в буревой простор Обской губы.

– Велено нам острог закладывать в устье Таза, – сказал князь Мирон, – но сил не стало тащиться далее, смерть пришла неминучая. Здесь и останемся. Ищите, люди, место утишное, чтобы в лесочке затаиться… тут и осядем.

Ч у д о… Только освоились, вдруг увидели, что подле их становища дремлет под снегом целый городок с избушками и амбарами, а на речке Осетровой (Мангазейке), что в Таз впадает, стыли поморские кочи, приплывшие сюда с Мезени и Пинеги, из Холмогор и Пустозерска. Внутри кочей и в амбарах нашли и припасы хлебные. Разом повеселел народ пришлый, начали строиться. Всю зиму рубили лес, ставили бревна торцами в землю – городили стену острожную. А весною вернулись к своим жилищам и сами хозяева, промышлявшие соболя в окрестных лесах и тундрах. Удивились, что на месте их становища уже целый городок вырос. Не ожидали охотники, что князь Мирон каждого десятого соболя отберет у них в казну царскую, после чего «целовальник» (таможенный) выдавал всем по бумажке.

– А на что она нам? – удивлялись поморы.

– А на то, дурень, что без такого «выпуска» из Мангазеи на Русь не отпустим, жену свою да деток не сповидаешь…

Все лето трудились, а под осень пришел на подмогу стрелецкий отряд князя Василия Масальского, с ним был и письменный голова Савлук Пушкин, он и предупредил Шаховского:

– Ты, князь Мирон, не ходи на Русь… затаись.

– Почему мне, русичу, на русской земле таиться?

– Времена худые пошли. Мор бесхлебный на Руси стался, Москва от нищеты и босоты нашей стоном стонет, сказывали, что и человечину поедать стали. А в землях Польских, ты о том ведай, сыскался вор Гришка Отрепьев, который под шапку Мономаха себя примеряет… Чуешь, какая смута грядет?

– А у вас благодать, – сказал Масальский. – Городок срубили вы славно, амбары непусты, а осетры в Мангазейке столь гулко плещутся, будто бабы стрелецкие порты полощут…

Начинались времена смутные, кровавые. Князь Мирон Шаховской с лязгом выложил на стол ключи от ворот острожных, взял с собою людей ратных и увел их на речку Турухан, где и заложил новый город – Туруханск… Такова была предыстория!

Когда прибыла на Мангазею новая артель мужиков-поморов, чтобы торговать с самоедами, пушнину у них добывая, то они и глазам своим не поверили. Вырос перед ними большущий острог, обнесенный частоколом великим, дымились трубы домов изрядных (воеводский даже в два этажа), высились сторожевые башни с бойницами, в кабак шастали стрельцы трезвые, выходили обратно пьяные, а во дворе воеводы паслись две свиньи и коровы.

– Скотинка-то откеле у вас приблудилась?

– Да из Тобольска… от Москвы того не дождешься!

В съезжей избе стон стоял от обилия комаров, залетевших с болота, князь Масальский поморов винцом побаловал, не рычал, не скалился, а вот Савлук Пушкин комаров на себе бил, грозя:

– Нонеча времена пошли подлые, переменчивы, бояться вам надобно, дабы меня в гнев не ввести. Ежели с самоядью станете пушной торг учинять допреж того, как я с них ясак государев соберу, так быть вам всем от меня драными!

Ох, долог и страшен был путь до Мангазеи от родимых деревень в Кеми да на Мезени, где «бежали» парусом по воде, где волоком тащили корабли через тундру, и вот… Ради чего же страдали, сколько могил оставили на берегах океана страшного, Ледовитого, который к людям всегда безжалостен?..

– Царь-то Борис иные нам вольности жаловал, – заговорили поморы. – Али не ведомо людям московским, что по нашим пятам крадутся в эти края люди аглицкие да купчины голландские, они за тех соболей согласны всю тундру табаком засыпать да каждого самоеда пьяным сделать, чтобы мехов не жалел для них…

Савлук Пушкин сказал, чтобы они ему не перечили, ибо он все равно умнее, царя Бориса Господь прибрал, а ныне объявился новый царь – Дмитрий, коего в Угличе резали да не дорезали.

В острогах на Мангазее сидючи, не многое и узнаешь. В те смутные годы народ-то русский не сидел сиднем на месте – бежал в Сибирь, искал спасения от гибели и разладов в краях затобольских, куда и ворон костей не заносил, иные смельчаки добирались до Мангазеи, радуясь вольности казачьей, теплу в домах, где дров не жалели, и сытости застольной. В иных-то домах мангазейцы чешую белорыбицы с пола не выметали, она так и лежала вроде ковра пушистого – толщиною в два-три пальца… Правда, иной час наезжали на оленях и собаках самоедские племена из тундры, с утра до вечера осыпали жителей стрелами, но с башен острожных отгоняли их огненным боем из гремучих стрелецких пищалей… Так и жили!