Валентин Пикуль - Барбаросса. Роман-размышление. Том 2

Разведка нашей 9-й армии подтвердила рассказ окруженцев. О группировании танков Клейста к югу от Славянска напомнили вышестоящему командованию. В «Истории второй мировой войны» сказано: «Однако ни командующий Южным фронтом генерал Р. Я. Малиновский, ни главнокомандующий войсками Юго-Западного направления маршал С. К. Тимошенко не приняли во внимание своевременный доклад… об угрожавшей опасности». Неудачи в войнах всегда неизбежны, но их нельзя оправдать, если они возникли по безалаберности людей, которым доверено ведение войны. Это явное пренебрежение к противнику послужило трагической прелюдией к роковым поворотам в мае 1942 года…

На генерала А. И. Родимцева, будущего героя Сталинградской битвы, в эти весенние дни произвели сильное впечатление слова рассуждавшего в окопе молодого комбата:

– Война – штука простецкая! Философии тут не надо. Только научись тому, как нельзя воевать, и тогда будешь воевать как надо… вот и вся тут премудрость!

Если сделать «короткое замыкание» в напряженной сети логических событий, то мы увидим, что судьба двух битв – за Сталинград и Кавказ – была зависима от битвы за Харьков, а судьба Харькова зависела от обстановки в Крыму…

Начиная с января 1942 года Керченский полуостров и город Феодосию занимали наши войска, которые сковывали немецкие армии Эриха фон Манштейна, штурмовавшего Севастополь, действуя с оглядкой назад: постоянно следовало ожидать удара со стороны Керчи – и тогда, может быть, придется оставить штурм города и вообще убираться из Крыма. Мало того! Гитлер не мог начать летом наступление на Кавказ, ибо эта мощная русская армия могла угрожать тылам вермахта и тем же танкам Клейста, способная устроить немцам котел – подобный тому, что сейчас клокотал и кипел под Демянском…

Стыдно писать! Пожалуй, нигде не было собрано столько людей и боевой техники, как на этом узеньком Керченском перешейке; плацдарм был забит людьми, отчего, как говорится, и плюнуть-то было некуда.

– Вот и хорошо, – говорил Мехлис. – Пусть враг убедится в несокрушимой мощи сталинского удара…

Всей этой оравой командовал слабохарактерный генерал Дмитрий Тимофеевич Козлов, и Лев Захарович Мехлис состоял при нем представителем Ставки; бедного генерала Мехлис попросту запугал и задергал придирками: что ни скажет Козлов, Мехлис во всем подозревал «вражеские происки». Весь перешеек-то в 32 километра по фронту, а Мехлис завел тут громоздкие канцелярии и даже… даже курсы по ускоренному обучению командного состава. А дармоедов-то сколько! Но все при деле. Кого ни спроси, каждый «исполняет поручение начальства».

Да, повторяю, писать стыдно!

Неслыханное дело! – на фронте возникли сразу два штаба; свой личный штаб Мехлис натравливал на штаб командующего армией. Сложилась нездоровая обстановка кляуз, доносов и болтологии. Вчера совещание, сегодня заседание, завтра отчетно-выборное собрание, послезавтра Мехлис собирает партактив, чтобы решить вопросы о воспитании бойцов в духе непоколебимой верности делу Ленина – Сталина… Муза бюрократии парила над армией.

– Что вы мне тут талдычите! – кричал Мехлис на военных (к их несчастью, подчиненных ему). – Вы изложите все четко на бумаге с приложением печати, и чтобы вашу подпись удостоверил секретарь парторганизации… вот тогда и будем разговаривать.

Абсолютный профан в военных делах, Лев Захарович запретил бойцам рыть даже окопы и траншеи.

– Вам бы только в земле отсидеться… трусы! – оскорблял он людей. – Окапывание подрывает наступательный дух красного бойца, а большевик должен смело глядеть в лицо смерти!

Всю тяжелую артиллерию, которой сам Господь Бог велел торчать в тылу, Мехлис выдвинул на самый передний край фронта. Дивизия есть дивизия, а Мехлис держал их кучей, не разрешая растягиваться, теснил солдат одного к одному, как жильцов в коммунальной квартире, и дивизия занимала фронт на «пятачке» в 500 метров, а Козлов боялся вмешиваться:

– Погубит он всех нас, но… что делать? Кому жаловаться? Тронь это дерьмо, так оно тут же завоняет.

1937 год с его кошмарными страхами витал над Керченским полуостровом, и положение Козлова я понимаю. Во все времена, во всех войнах России русские генералы, не согласные с высшим начальством, сразу подавали в отставку, и за это их уважали! Но теперь-то времена иные: попробуй Козлов заикнуться об отставке или несогласии с Мехлисом, он был бы сразу уничтожен – как «изменник». Сталин знал, что Козлов задерган Мехлисом, но верил не генералу Козлову, а партайгеноссе Льву Захаровичу:

– Товарищ Мехлис не подведет… хороший товарищ! Когда он был редактором «Правды», там у него одну правду писали…

Сколько у нас писали об этом мерзостном человеке, и хоть бы один автор сказал о Мехлисе доброе слово – нет, никто не сказал. Да, чужих жизней Мехлис никогда не щадил, стрелял людей направо и налево, словно это не люди, а мухи. Но свою-то голову он берег… еще как берег! Стоило над плацдармом появиться вражескому самолету, и Мехлис сразу поднимал в небо не только эскадрильи истребителей, но иногда целые авиаполки. Маршал авиации Н. С. Скрипко писал, что едино лишь для безопасности самого представителя Ставки «авиация фронта быстро выработала моторесурсы, а когда действительно потребовалось летать в полную силу, многие истребители не могли подняться…». Голова незабвенного Льва Захаровича обошлась нам в 400 самолетов!

Конечно, Москва не за тем собрала большие силы, чтобы там топтались на одном месте и пожирали казенную кашу. Ставка не раз толкала Крымскую армию в наступление, чтобы рванулась в глубину Крыма, чтобы выручила израненный Севастополь, чтобы взяла Перекоп и захлопнула крышку котла, в котором армия Манштейна и погибла бы… Только в апреле Мехлис с Козловым начали наступать, но так бестолково, что все атаки оказались бесполезны. Солдаты даже не знали, как наступать за огневым валом, не умели атаковать следом за танками. Радиосвязь бездействовала – штабы, как в гражданскую войну, полагались на телефоны, а если и телефон отказывал, они рассылали ординарцев:

– Сбегай, Ваня, скажи Петухову, что ему должно быть стыдно.

Манштейн очень легко отвоевал у Мехлиса город и порт Феодосию, отчего войска Крымской армии еще более стеснились на маленьком «пятачке», словно люди в переполненном трамвае. Немцы под Севастополем фортам его давали такие названия: «Ленин», «Сталин», «Максим Горький», «Молотов», «ОГПУ», «ЧК», «Сибирь»…

– «О х о т а н а д р о ф», – возвестил Манштейн, – именно так назовем мы эту операцию… Из этой каши, что заварили сталинские стратеги, мы устроим кровавую кашу!

На рассвете 8 мая немецко-румынские войска начали «охоту на дроф», а уже к вечеру наш фронт развалился. Бойцы сражались отчаянно – на пределе сил, гибли геройски, понимая, что мостов от Керчи на Тамань нету: море… Моряки в тельняшках вставали в полный рост и, крича «полундрра-а!», пытались из винтовок стрелять в узкие триплексы танков… все они и погибли под гусеницами! Манштейн вспоминал: