Виктор Усачёв - Атаман ада. Книга первая. Гонимый

И тут появился барин с арапником. Хлестнув наотмашь Григория по спине, он приказал:

– Всыпать мерзавцу!

И тут же один из слуг начал охаживать Григория кнутом.

– Б-барин! – закричал Григорий. – За что?!

– За что?! И ты, сукин сын, смеешь ещё спрашивать?! За твои занятия… немецким. Ты у меня сполна получишь!

Григорий всё понял, и ему стало горько и обидно… за неё. Он даже не чувствовал боли, пусть бьют, лишь бы её не трогали… о-о, как жестоко ошибается барин!

А барин, со злорадным видом, радостно кивал каждому удару кнута. И если тело Григория наполнялось болью, то его тело наполнялось радостью мести.

Закончив порку, полубесчувственного Григория рывком подняли и куда-то потащили. Скоковский ещё не полностью утолил жажду мести, придумав страшный финал.

Бросив в сани обмякшее тело, несколько слуг повезли Григория куда-то в степь.

В наступившей тьме контрастно белел снег, и пробирающий мороз постепенно привёл Григория в чувство.

– Б-братцы, – простонал он, – куда вы м-меня везёте?

Его спутники молчали, но Григорий заметил, что его везут в сторону станции.

Через некоторое время сани свернули с дороги в степь, и смутное предчувствие охватило Григория. Он заёрзал, но его сразу прижали к саням, и кто-то грубо сказал:

– Не балуй!

Ещё через некоторое время сани остановились, его вытащили и бросили в снег.

– Что ж вы, б-братцы, меня, связанного, ра-аздетого, бросаете на м-морозе?

Но слуги всё также молча сели в сани.

– Д-да хоть ноги развяжите! – отчаянно крикнул Григорий.

– Барин не велел, – равнодушно бросил кто-то, и сани уехали.

Поняв своё положение, Григорий поразился жестокости барина – вот так просто человека на мороз?! На медленную и мучительную смерть?!

Повернувшись на бок и подтянув связанные под коленями ноги, он стал пытаться, помогая себе коленями, повернуть узел на связанных руках вверх. Когда его вязали, он инстинктивно напряг руки, и теперь верёвки ослабли, и можно было попытаться развязать их зубами. Узел удалось повернуть, и Григорий стал своими молодыми, крепкими зубами развязывать застывший на морозе узел, размягчая его своим дыханием. Мучительно долго, временами отрываясь и бездумно смотря в стылую тьму, пытался он развязать верёвки. Наконец, это ему удалось. Дыханием согрев онемевшие руки, он принялся за ноги, к тому времени уже основательно промёрзшие в сапогах. Узел, скованный морозом, не поддавался. Но половинчатый успех для Григория – не успех. Он понимал, что со связанными ногами ему далеко не уползти – непременно вызябнет. И это отчаянное положение придавало ему силы. Напрягая мышцы, стоная и рыча, он, сидя, расшатывал верёвки, временами согревая дыханием скрюченные пальцы – февральский холод медленно, но верно обнимал тело своими гибельными объятиями. Узел никак не поддавался. От отчаяния и бессилия Григорий беззвучно заплакал, в голову полезли нехорошие мысли: «Я застыну? И что? Моё мёртвое тело пожрут волки? Или черви превратят в прах меня, меня, такого… такого хорошего, такого молодого? И ничего от меня не останется? Но почему, почему?! Я же ещё так молод и я всегда был… и вдруг я не буду?! И не увижу больше яркого света, тепла и глубокого неба моей Бессарабии? Но это несправедливо! Мамочка, моя милая мамочка – спаси меня! Если ты видишь, если ты слышишь – спаси! Ты же любила своего сына… и я хочу любить, хочу, чтобы и меня любили так, как ты… о-о, как я хочу жить, жить!! Хоть чёрт, хоть дьявол – дай мне силы, дай, дай!!»

И вдруг в непроглядной тьме степи вдали показались светящиеся точки, приближающиеся, несомненно, к нему. Григорий похолодел – волки! Всё ближе и ближе… но точек оказалось всего две.

«Один, – с облегчением подумал Григорий. – С одним-то я справлюсь».

И он уже приготовился встретить незваного гостя, задушить своими скрюченными, негнущимися пальцами, как вдруг горящие точки остановились невдалеке, уставившись на него прямо в глаза! И не было сил отвести взор! И что-то смутное всколыхнулось в памяти, вздыбилось, навалилось… Григорий вдруг почувствовал, как наливаются силой его мышцы!

Неимоверным внутренним напряжением он встряхнул головой – видение пропало. То ли сон (а сон на морозе смертелен!) это был, то ли явь, только он принялся с новым остервенением за проклятый узел, и узел, наконец, подался. Ценой неимоверных усилий ему удалось, наконец, развязать и ноги. Но, едва поднявшись, он сразу упал – онемевшие и застывшие ноги не держали. Тогда он стал, с трудом стянув сапоги, разминать их руками, пока, наконец, не почувствовал лёгкое покалывание – верный признак «оживания» ног. С трудом встав, он почувствовал, как тысячи иголок впились в ноги, и каждый шаг давался с неимоверным трудом – но он шёл! И тут ему ещё повезло – выглянул месяц, залив мертвенным светом холодные враждебные пространства, скудно, но освещая санный путь. Идя по санному следу, он знал, что он его выведет к зимнику… а вот и зимник. Санный след уходил к поместью, но туда ему путь заказан, и он повернул к станции, не зная, сколько ему идти по морозу.

Он шёл, вначале медленно, потом всё быстрее и быстрее, на ходу согревая озябшие руки под мышками. И за ним следовал, словно бледная тень, его верный спутник – месяц, помогая не терять зимник, не сворачивать в гибельную степь. Уже начала сереть непроглядная стылая степь, и месяц стал таять, таять… пока совсем не пропал, а он всё шёл и шёл, пока, наконец, не показались огни станции… Кайнары!

И было событие в пристанционном кабаке.

Здесь витал, совместно с винным, и сонный дух, заставляя кабатчика клевать носом. Несколько посетителей коротали ночь, в ожидании поезда, за рюмкой «горькой», ведя неспешную беседу. Как вдруг дверь широко распахнулась, и в помещение вместе с клубами седого стылого воздуха ввалился раздетый, весь заиндевевший человек. Оглядев остекленевшими глазами изумлённых посетителей, он едва выдавил:

– В-водки.

И рухнул на стул.

Кабатчик засуетился, сразу подбежал с наполненным зельем стаканом и… ужаснулся – пришедший был избит и окровавлен. Как он ещё сумел сюда дойти?!

Григорий медленно, сквозь зубы, осушил стакан… и тут его, от тепла, стало колотить.

– Вам бы в постель надобно-с, – пробормотал кабатчик, жалостливо глядя на него.

Но Григорий говорить не мог, лишь слабо кивнул головой.

С трудом поднявшись, он проследовал за хозяином наверх.

И снова ему повезло. Когда его избивали, не удосужились обыскать, и в кармане брюк остались те самые 77 рублей, что выручил за продажу свиней – было чем расплатиться с кабатчиком. А историю «ограбления» Григорий, едва отойдя, сочинил: якобы он ехал на лошади в Каушаны по делам, да в степи, ночью, на него напали трое разбойников, избили, ограбили (но, слава богу, не всё нашли), бросили раздетого в степи помирать, но он сумел развязать верёвки и добраться до станции.