Виктор Усачёв - Атаман ада. Книга первая. Гонимый

«Ладно, проверим в деле», – решил он.

– Ваше благородие… – снова начал Чеманский, но пристав снова его прервал:

– Зовите меня по имени-отчеству: Константин Георгиевич. Чинопочитание здесь ни к чему, оно только во вред делу, оно только разделяет. А ежели по имени, то наоборот – сближает, а это – важно. Всё понятно… Пётр Сергеевич?

– Так точно ваше… Константин Георгиевич.

– Вот и славно. А теперь… теперь займёмся нашими делами, коих скопилось ой как много!

Первейшей задачей пристав считал налаживание агентурной сети, почти утерянной после погромов.

– Нам с вами, Пётр Сергеевич, – внушал своему заместителю начальник, – предстоит долгий, утомительный путь созидания. Легко потерять – трудно вновь приобрести.

Чеманский, внимательно слушая пристава, вдруг нашёл общее между ними – азарт. Ведь именно он подвѝг его, выходца из небогатой семьи городского цехового мастера, пойти служить в полицию сразу после окончания реального училища – а как ещё можно чего-то достичь в его положении?!

Такое решение повергло родню буквально в шок.

– Сынок… сынок… – повторял поражённый таким решением сына отец. – Чего ж ты… эта… сразу в полицию? Эта… как его… я ж тебя хотел к себе. Да не хошь ко мне, давай к дяде твому… в лавку. Он уж спрашивал у меня, говорил… эта… смышлёный парень у тебя… дескать, такой ему и нужен. А?

– Да не могу я и не хочу в лавке торчать, отец! – возмущался Пётр. – Как… как в неволе!

– Эка загнул – неволя! А фараоном* стать, – отец вдруг заговорил на блатном жаргоне, – эта… как его… воля?! Да они ж там все… эта… мздоимцы, а ну как и ты таким же станешь?!

– Очень вы обидные слова говорите, папаша, – обиделся сын. – Что ж там – все воры? Что ж там, по-вашему, нет честных?

– Оно может и есть, да… эта… только всё одно… э-э, да что с тобой тут говорить! Очинно ты меня огорчил, сынок.

Но Пётр оказался настойчивым, ему даже пришлось уйти от родителей и, снимая жалкую комнатушку на окраине, он стал служить в полиции кишинёвского уезда в должности помощника урядника первого стана первого участка. Его начальник, урядник* Евфимий Кесслер, старый служака из немцев-колонистов, сразу загрузил работой молодого помощника, одновременно его поучая:

– В нашей работе, Пётр, нам надобно, допрежь всего, охранять спокойствие в обчестве. И, стало быть, особливо следить за проявлениями всяческих толков и действий, которые могут быть направлены супротив порядка и, не приведи господи, супротив власти. Уразумел?

– Так точно, уразумел, господин урядник! – звонко отвечал Пётр.

– Да помимо того, – продолжал Кесслер, – за нами ещё и догляд за… за… ну, за тем, чтоб пожаров не было. Да ещё за… ох ты, господи, слово-то какое мудрёное, всё забываю… э-э… за са-ни-та-рией – вот. Чтоб, значит, не было бы, не приведи господи, мора какого… понял?

– Так точно!

– Да ещё… протокол там какой составить, али следствие провести – уж это само собой. Да помни: я сам взяток, не приведи господи, не беру и другим не дозволяю, усёк?

– Так точно!

Урядник внимательно оглядел крепкую фигуру помощника, удовлетворённо крякнул.

– Ты, я вижу, сынок, тово… силушкой не обижен. Это хорошо.

– Да, – скромно признался Пётр. – Гимнастикой ежедневно занимаюсь, господин урядник.

– Народец наш законов не знает, а вот силушку-то, прости господи, крепко ценит… ну, служи, Пётр Чеманский.

Как ни странно, но к гимнастике Петра невольно приучил… Котовский, когда его как следует вздул в училище. С той поры Пётр положил себе ежедневно заниматься физическими упражнениями, особенно когда надумал пойти служить в полицию.

Едва начав служить, Чеманский сразу отличился.

На окраине Кишинёва, где он поселился, в основном проживали бедные евреи. В их обшарпанных жилищах царила такая нищета, теснота и грязь, что даже ему, выходцу из небогатой семьи, не приходилось раньше видеть такого. Нищета «вопила»…в прямом смысле этого слова: многочисленные замызганные чада исторгали бесконечный плач, требуя еды, вызывая… ругань родителей, ругань бессилия. Да, помимо того, сквозь постоянно открытые окна виднелась вся жалкая обстановка, как бы показывая прохожим: вот, смотрите, брать нечего.

Мелкие сапожники, жестянщики, мусорщики, торговцы, водовозы – вот основное население этого жалкого и убогого места. Здесь время, невольно заметил Пётр, как будто бы остановилось, и местные обитатели воспринимали солнце, вонючую речку-лужу Бык, истощённую землю лишь как источник своего жалкого существования. И взоры, обращённые временами к солнцу, лишь умоляли: ну задержись ещё на часок, ну дай мне ещё немного поработать на хлеб для постоянно голодных детей!

Так жил и сосед Петра – Хамудис, развозивший на своей клячонке воду для городских нужд.

Однажды летом, когда утренняя серость постепенно разжижалась поднимающимся из-за горизонта солнцем, вдруг разом эта самая серость вспыхнула, осветилась, наполнилась криками – загорелся дом Хамудиса.

Пётр, едва продрав глаза, кинулся на улицу. Там уже занимался, всё ярче и ярче, соседский дом, а рядом, причитая и бестолково суетясь, бесцельно бегали люди.

Сразу оценив ситуацию, он подскочил к хозяйской бочке и откинул крышку – бочка была полна воды!

Пётр зычно закричал:

– А ну, слушай меня! Бери вёдра, бадьи! Становись в цепь! Заливай огонь!

Бесцельно мечущиеся евреи остановились и, похватав вёдра, бачки, лохани, стали в цепь от бочки к дому. Но тут послышался детский плач из охваченного пламенем дома. И тут же жуткий женский вопль:

– Ёсиф, Ёсиф… мой Ёсиф!! Там… там!!

Бросив ведро, Пётр скомандовал:

– А ну – лей!

Его окатили с двух сторон водой, и он бросился в огонь к полному изумлению евреев.

Спотыкаясь, падая и задыхаясь от дыма, он пробрался на голос ребёнка, схватил его в охапку и, практически на ощупь, выбрался из горящего дома, передав мальчика обрадованной матери.

Ребёнок – целёхонек, только напуган, да надышался дымом. А сам Пётр, не переставая кашлять, тут же встал в цепь. Потушив, до приезда пожарной команды, дом, евреи наперебой стали благодарить спасителя, который искренне не понимал – это же его работа!

Но дело это дошло до раввина Эттингера, который лично обратился с просьбой к губернатору фон Раабену о награждении отважного полицейского.

Пётр был вызван в управление полиции, где полицмейстер Ханженков объявил ему благодарность и выдал, с разрешения губернатора (!), серебряный рубль.

Эта была его первая в жизни награда, которую он хранил всю свою жизнь.

Пётр был замечен начальством, стал известен (попал в заметку в газете «Бессарабские губернские ведомости»), а нечего говорить про урядника – тот сразу стал ему больше доверять, сначала дела помельче, для набирания опыта, а потом и покрупней.