Виктор Усачёв - Атаман ада. Книга первая. Гонимый

А в училище ожидали новичков-претендентов, и приезд Гриши Котовского был всего лишь одним из многих.

И вскоре директор училища читал рекомендательное письмо от князя, привезённое Гришей: «Милостивый государь, Иосиф Григорьевич! Направляю к Вам для прохождения учёбы в вверенном Вам училище Григория Котовского, сироту, мещанского сословия…» К письму прилагалась выписка из кишинёвского училища с отметками вступительных экзаменов. Но особенно понравилось директору, что этот самый Котовский будет на свое-коште.

Пока директор читал письмо, Гриша осторожно рассматривал его, невольно сравнивая с тем, кишинёвским директором. И если городской был холёным, с барскими замашками, то этот, кокорозенский, – обычный, с умным, не лишённым приятствия лицом.

– Ну-с, – сказал директор, закончив чтение, – юноша, ответьте мне на один вопрос, потому как его сиятельство не пишет: почему у вас не сложилось в реальном училище?

– Я, г-господин директор, – заволновался сразу Гриша, – из села. И м-мне лучше к земле. А тут г-город…

– Понимаю, понимаю, – закивал директор. – Городские соблазны, не так ли? Смею заверить, что у нас весьма жёсткая система обучения: помимо общих теоретических предметов обязательные практические занятия. И поверьте мне, личного времени у вас совсем не будет, да и соблазнов никаких нет. Вы готовы к такому?

Гриша кивнул.

– В таком случае – вы приняты. Наш школьный надзиратель, Николай Потапович Комаровский, займётся вашим устройством.

Комаровский, толстяк с унылым лицом, сразу спросил:

– Как звать?

– Гриша.

– Это ты раньше был Гришей, а теперь – Григорий Котовский. Уразумел?

– Да.

– Повтори.

– Я – Г-Григорий Котовский.

– Ну, вот то-то.

Школа – в трёхэтажном здании, где размещалось всё: и педагоги, и классы, и общие спальни. Также ей принадлежали богатые угодья: пашни, сады.

Когда в декабре закончились приёмные экзамены, начались учебные будни. Ученики в классах проходили, помимо общих, специальные предметы, закон божий. А на зимней практике кололи, пилили во дворе дрова, чистили скотный двор – это младшие классы. Старшие же занимались очисткой семян, заготовкой веников, резали кукурузные стебли и свёклу на корм скоту, ремонтировали инвентарь. Подъём – в шесть утра.

Но весной – ещё жёстче. Подъём с восходом солнца, и до самого заката – учёба и работа. У школы – пятьсот десятин отличной земли. И каждому ученику отводился небольшой участок, где он был обязан в течение года проводить все полевые работы: вспашку, посев, уборку, молотьбу и очистку семян. Потом результаты работы оценивались педагогом. Помимо того – работа на пасеке, на табачной плантации, в питомнике, а того более – дежурство в течение месяца по выбранной отрасли хозяйства, где ученики обязаны были вести записи, а в конце месяца составляли полный отчёт о своей деятельности (у Гриши особенно хорошо получалось на молочной ферме).

А ещё и работа на мельнице кочегаром, механиком, в кузьне у наковальни, да обучение способам прививки виноградной лозы, выведение и кормление шелковичных червей – да много чего ещё!

К концу дня ученики с ног валились от усталости, а харчи были скудными: мамалыга, клёцки с брынзой да галушки с молоком. Лишь изредка, когда приезжал кто-нибудь из попечителей, в столовой появлялось мясо, масло, творог.

Но Грише такой распорядок нравился и учился он с увлечением, легко постигая азы агрономии, смирив свой буйный характер… почти смирив.

Между казённо- и своекоштными порой случались стычки, где Гриша играл не последнюю роль. Он и в училище не забывал гимнастику, а то и часто «баловался» молотом в кузне, поддерживая отменную физическую форму, позволявшую ему оставаться «Берёзой». Его побаивались даже старшеклассники.

Но порой его «прорывало» основательно.

После отбоя запрещалось разговаривать, ходить по спальне, отлучаться – только по надобности. Но начитанного Гришу всегда просили товарищи рассказать на ночь что-либо интересное, занимательное. И он рассказывал вполголоса, пока утомлённые товарищи не засыпали. Но однажды он решил подшутить над ними – для разнообразия скудной и обыденной школьной жизни.

После очередного рассказа о волках-оборотнях, дождавшись, пока все уснут, он открыл все двери, осторожно пробрался в тёмный сад и там стал по-волчьи умело выть (а волки в тех полудиких местах были нередки). Проснувшиеся ученики от страха тряслись под одеялами, им казалось, что волки подошли совсем близко к школе. Послали за надзирателем, и пришедший Комаровский организовал из наиболее смелых старшеклассников группу для поимки «волков», вооружив их палками, вилами, топорами.

Боязливо пройдя на вой к ближним сараям, они с удивлением и досадой увидали «волка» – Гришу. А тот, увидев крадущуюся группу «храбрецов», не удержался от смеха.

– Так ты ещё смеешь насмехаться?! – закричал донельзя разгневанный надзиратель. – Немедленно в постель! О-о, твой смех тебе дорого обойдётся!

Но в училище не принято было сажать провинившихся учеников на хлеб и воду. И из наказаний здесь умели извлекать пользу – только работой. И Комаровский придумал: в парке решено было посадить акации, целую аллею. Оно бы всё ничего, да только аллея уж больно большая, да и времени у учащихся маловато. Вот и наказание: выкопать ямы под саженцы белой акации.

Но Гриша справился: и выкопал, и посадил саженцы. И до сих пор одну из аллей в пришкольном парке называют «аллеей Котовского».

Был среди соучеников паренёк из местных – Васюков, совершенный михрютка. Так тот такого страху натерпелся из-за шутки Гриши, что описался прямо в постели. И с тех пор стал предметом насмешек ребят, а того более – прямо задразнили. Затаив обиду, он решил отомстить.

Как-то, перед сном, когда все ожидали очередной интересной истории от Гриши, Васюков неожиданно предложил:

– А давайте я расскажу.

– И чего такого интересного ты расскажешь? – засомневались товарищи.

– А вот послушайте, тогда и узнаете.

– Да п-пусть, – снисходительно разрешил Гриша, которого начали утомлять ночные рассказы.

– Совсем недалеко отсюда, – начал Васюков, – начинаются жуткие топи, молдаване называют их Окий дракулуй – Чёртовы глаза. Об этих топях рассказывают страшные вещи, будто человек, если попадёт туда, или сгинет…

– Т-так что ж с того? – перебил его Гриша. – На т-то она и топь – нечего т-туда и лезть.

– А ты не перебивай, – недовольно сказал Васюков. – Дослушай сначала… да, так… э-э… вот. Жили в нашем селе два мужика, два друга: дядька Ион и дядька Штефан. Пошли они как-то раз в лес за дровами. Ну, дело-то обычное. Взяли с собой вина хорошего, да хлеба, чтоб, стало быть, перекусить… во-от. Рубили, пилили, складывали. Под конец уморились, перекусить решили. А вино-то доброе, крепкое, а день-то жаркий, душный… и сморил их сон. А как проснулись – солнце-то на закат пошло. Ну, они что могли, то с собой взяли. Да место приметили, чтоб, значит, назавтра вернуться. Идут, идут они по лесу, да стали замечать, что под ногами сыро становится. Почесали в затылках – не туда, выходит, идут. И попали они, стало быть, в болотный лес. А с детства знали, что этот лес – место гиблое, ночевать тут нельзя, попадёшь прямо к чёрту, да и поминай как звали. А ещё старики сказывали, будто если в ночную пору кто голоса в том лесу услышит, тот памяти лишится, на всю жизнь хворым останется. А если уж увидит чёртовы глаза на болоте – сам станет чёртом. И одолел тут их страх. А тут ещё луна своим неживым светом стала искажать деревья, и им стали мниться какие-то зловещие морды, заросшие мхом от старости. Да туман над болотом стал густеть и оформляться в какие-то страшенные чудища. Кинулись они назад, побросав дрова, да только ноги сами несли прямо в болото. И тут дядька Штефан ясно услышал голоса, называющие его по имени, зовущие. А дядька Ион и того хуже – вдруг увидел в тумане горящие красные глаза, в упор смотрящие на него. И ноги вдруг сделались каменными, он стал медленно погружаться в трясину. Но дядька Штефан из последних сил заткнул тряпками уши, схватил Иона и потащил из трясины. Как они выбрались из болотного леса – про то неведомо. Да только вышли на опушку через два дня, их уже искать начали. Дядька Штефан с той поры память и потерял, только и помнил всю жизнь про болото – и всё. А дядьку Иона все стали сторониться – никто не выдерживал его взгляда, от него шло одно зло. Молдаване его прозвали Окий дракулуй – Чёртовы глаза. Потом и топи стали так называть.