Юрий Быков - География времени. Повести и рассказы

– Да я и не ссорюсь. Мне просто диалектический материализм не даётся.

– Лукавите, дорогая моя! И без гимназического образования люди усваивают эту науку. Вот я, например. Простой кавалерист Первой конной, с двумя классами церковно-приходской школы, а всё мне в диамате ясно и понятно. Знаете что? Пожалуй, я с вами сам займусь диаматом. Можете в кружок не ходить.

Софья Дмитриевна еле удержалась, чтобы не отпрянуть от услышанного, как от пощёчины.

– Это решительно невозможно! – Она говорила, почти не слыша себя сквозь биение крови в висках. – Вы занятой человек, я не могу злоупотреблять вашим вниманием. – Софья Дмитриевна встала. – Извините, мне надо идти работать. Впредь я буду посещать кружок.

Кавалерист Первой конной некоторое время оставался сидящим в задумчивости. Потом перебрался за стол и произнес:

– Интересно, а кто в горкоме у этой Бартеньевой заступник?

Заступником Софьи Дмитриевны… была Глаша – Аглая Константиновна Спиридонова, заведующая организационным отделом горкома партии.

Неожиданный поворот в её судьбе произошёл, когда в конце 1916 года она познакомилась с Эмилем Сергеевичем Будным. Под его влиянием Глаша вступила в РСДРП, отчего в дальнейшем стала считаться членом партии с дореволюционным стажем, что было весьма почётно.

В ту пору Будный числился студентом Императорского технического училища и активно занимался революционной деятельностью. Увлечение идеями переустройства мира для многих студентов заканчивалось выбором нового жизненного пути. Впоследствии это обернулось острой нехваткой кадров в стране: революционеров было много, а специалистов нет.

Будный жил в непорочном браке со своей соратницей по борьбе с царизмом Елизаветой Штоль. Такое часто случалось не только среди революционеров, но и среди творческой интеллигенции. Безусловно, объяснения этому звучали самые возвышенные. Но в мозг назойливо лезет мысль о том, что у людей периодически включается сатанинский инстинкт самоуничтожения, отчего и начинают они, в порыве группового помешательства, исповедовать нечто подобное такому вот «светскому монашеству», а то и похлеще.

Увы, платоническое супружество не привело к умерщвлению плоти революционера, которая сразу же после встречи Будного с Глашей пробудилась, и от её острого желания жить сам собою вправился застарелый умственный вывих. Жаркая страсть вспыхнула между большевиком и перетомившейся в девицах горничной. Под влиянием этой страсти оказалось позаброшено дело революции, то есть общественное в который раз позорно проиграло личному. Но так у большевиков быть не должно, и Будный, обратив Глашу в свою веру, вернулся в революцию с новой соратницей. Впрочем, со старой своей соратницей, Елизаветой Штоль, он почему-то не расстался. К невероятному огорчению Глаши, он не оставил её ни после Февральской революции, ни после Октябрьской, ни после гражданской войны, ну а после избрания его членом ЦК партии об этом не могло идти и речи. Глаша, разумеется, пыталась утешиться тем, что в отношениях между собой они безвинны, как брат и сестра. И всё-таки он ночевал не с ней!

Софья Дмитриевна невзлюбила Будного. Начать хотя бы с того, что при обильном смешении в нём разных кровей и никаком вероисповедании он полагал себя чуждым всякому человеческому роду-племени, а это её пугало.

Блеснув чёрными, навыкате глазами, он приподнимал в широкой и невесёлой улыбке свои и без того высокие скулы и сквозь тонкие губы произносил, ужасая Софью Дмитриевну: «Я, видите ли, просто живая материя!» Не оттуда ли истоки её неприятия диамата?

Во-вторых, то, как обошёлся он с Глашей, продолжая жить под одной крышей с другой женщиной, глубоко возмущало её. Глаша давно стала ей родным человеком, и Софья Дмитриевна, как если бы была старшей сестрой, не однажды выговаривала ей, что такой образ жизни Будного порочен. Глаша всякий раз заливалась горючими слезами, сердце Софьи Дмитриевны заходилось от жалости, и с некоторых пор эту тему она больше не затрагивала.

Ко всему прочему, Софья Дмитриевна знала, что за её нелюбовь Будный платит ей той же монетой. Не один раз он призывал Глашу порвать с классово чуждым элементом, от чего та отказывалась самым решительным образом. Конечно, как правоверный член партии, Глаша признавала враждебность эксплуататорских классов делу социализма, но в своём отношении к ним делала для Софьи Дмитриевны исключение: несомненно, и она считала Софью Дмитриевну родным человеком.

Глаша старалась по возможности облегчить жизнь бывшей барыни, которую сначала «уплотнили», затем отказались принимать на службу, а потом ещё несколько раз хотели «вычистить» из рядов советских работников. Это её заботами удалось сохранить за Софьей Дмитриевной две комнаты некогда огромной квартиры, ставшей коммунальной (спальню, конечно же, и кабинет Алексея Арнольдовича), устроиться ей на должность корректора в газету Центрального почтамта, избежать увольнения во время кампаний по освобождению советских учреждений от чуждых элементов. Аглая Константиновна действовала всегда осмотрительно: проблемы решали её подчинённые, звонившие кому следует и строго представлявшиеся: «это из горкома партии», так что «на местах» о личности покровителя Софьи Дмитриевны никто знать не мог.

Глаша давно жила отдельно от Софьи Дмитриевны, но, случалось, захаживала к ней скоротать вечер. Вот и сегодня она пришла с пирожными и бутылочкой «Мукузани».

– Как ваши новые соседи? – поинтересовалась она, перекладывая пирожные из коробочки в вазу.

Со времени своей встречи с Будным Глаша уж не называла Софью Дмитриевну «барыней», но обращаться на «вы» не перестала, тогда как Софья Дмитриевна по-прежнему говорила ей «ты».

– Полунины? Знаешь, они хорошие люди. Но у них беда: Николай и Ирина пропали в геологической разведке, никаких известий. Конечно, надежда ещё не потеряна, но…

– Пропали… – Глаша протяжным, глубоким взглядом посмотрела на Софью Дмитриевну, которая, встретившись с ним, присела на стул.

– Пропали… – задумчиво повторила она.

– А с кем же дети? – прервала молчание Глаша.

– С бабушкой. Иринина мать сюда переехала. Представь, Лытневы уже шепчутся, что ребят нужно определить в детский дом, бабушку выселить, а…

– А на освободившейся жилплощади поселить, конечно, их, – закончила фразу Глаша.

– Ну да, их же шестеро в одной комнате.

Софья Дмитриевна слегка покраснела:

– Это я одна в двух комнатах…

– Софья Дмитриевна! Всех-то вы жалеете! Ну, отдайте им одну комнату. Какую, например? Спальню?

– Нет, нет! Что ты?!

– Остаётся эта комната. Но она же смежная! Вы что, будете к себе через Лытневых ходить?