Джеймс Клавелл - Тайпан

– Застрелись сейчас же или поклянись Всевышним, что больше не притронешься к спиртному. Это яд для тебя, Робб. Ты беспробудно пьешь уже почти целый год. Подумай о детях. Несчастные ребятишки боятся тебя как огня, да и как им тебя не бояться. А я… я устал вытаскивать тебя из сточных канав. Посмотри, во что ты превратился, Робб! Ну, давай, посмотри!

Струан заставил его взглянуть на себя в зеркало. Робб дал клятву, и после этого Струан отправил его на месяц в море, распорядившись, чтобы ему не давали ни капли спиртного. Робб тогда чуть не умер. Прошло время, он опять стал самим собой, поблагодарил брата, вернулся к Саре и попытался помириться с ней. Но мира между ними быть уже не могло – как и любви. Бедный Робб, думал Струан. И бедная Сара. Ужасно, когда муж и жена живут вот так…

– Какого дьявола, зачем Робби понадобилось это делать?

– Думаю, он хотел предотвратить ссору, – сказал Купер. – Я уже начинал злиться. Мне очень жаль.

– Не извиняйтесь, Джефф. Это все моя вина. Ну, – добавил Струан, – пусть мужество Робби не пропадет даром, а? Его тост?

Они молча выпили. Бражничающие торговцы и матросы разбрелись по всему берегу.

– Эй, тайпан! И ты, чертов колонист! Идите-ка сюда! – Это был Квэнс, сидевший рядом с флагштоком. Он помахал им и прокричал вновь: – Черт возьми, вы идете или нет? – Старик взял понюшку табаку, чихнул два раза и неторопливо обмахнул грудь платком с французскими кружевами. – Ради Бога, сэр, – обратился он к Струану, глядя на него поверх очков без оправы, – как, дьявол меня забери, может человек работать в таком бедламе?! Это все вы и ваши проклятые бутылки!

– Вы попробовали бренди, мистер Квэнс?

– Напиток безупречен, мой дорогой друг. Как грудки мисс Тиллман. – Он снял картину с мольберта и поднял ее над головой. – Ну, что вы думаете?

– О Шевон Тиллман?

– О картине! Клянусь всеми пузырями бурды из молока с пивом, как вы можете помышлять о заде записной красотки, когда перед вами шедевр? – Квэнс взял еще понюшку, поперхнулся, хлебнул «Наполеона» из оловянной кружки и чихнул.

На картине акварелью была запечатлена сегодняшняя церемония. Тонко. Верно. И чуть-чуть сверх того. Без труда можно было разглядеть Брока и Маусса, Глессинг тоже был там с постановлением в руках.

– Что ж, картина хороша, мистер Квэнс, – похвалил Струан.

– Пятьдесят гиней.

– Я купил у вас одну на прошлой неделе.

– Двадцать гиней.

– Не пойдет.

– Пятьдесят гиней, и я напишу вас зачитывающим постановление.

– Нет.

– Мистер Купер. Шедевр. За двадцать гиней.

– Не считая тайпана и Робба, у меня самая большая коллекция Квэнса на всем Дальнем Востоке.

– Черт возьми, джентльмены, я должен где-нибудь раздобыть хоть какие-то деньги!

– Продай ее Броку. Его тут прекрасно видно, – посоветовал ему Струан.

– Чума на вашего Брока! – Квэнс сделал очень большой глоток из кружки и пожаловался хриплым голосом: – Он отказался покупать, черт бы его побрал! – Он яростно потыкал в картину кистью, и Брок исчез. – Клянусь Создателем, с какой стати я должен дарить ему бессмертие! И на вас обоих мне тоже плевать. Я пошлю ее в Королевскую академию. На вашем следующем корабле, тайпан.

– А кто оплатит фрахт? И страховку?

– Я оплачу, мой мальчик.

– Чем это, интересно?

Квэнс задумчиво разглядывал свое творение. Он чувствовал, что даже в старости по-прежнему сможет писать и достигать новых высот, что его талант живописца не потускнеет.

– Так чем же, мистер Квэнс?

Квэнс надменно махнул рукой Струану:

– Деньгами. Серебром. Медью. Долларами. Наличными!

– Вам кто-то открыл новый кредит, мистер Квэнс?

Но Квэнс ему не ответил. Он продолжал молча восхищаться картиной, зная, что подцепил рыбку на крючок и она уже не сорвется.

– Ну же, Аристотель, кто это? – настаивал Струан.

Квэнс сделал очередной глоток, взял еще табаку и чихнул. Потом прошептал с заговорщицким видом:

– Присядьте. – Он оглянулся, чтобы убедиться, что их никто не слышит. – Секрет. – Поднял картину. – Двадцать гиней?

– Хорошо, – согласился Струан. – Но смотри, твой секрет должен стоить этих денег.

– А, тайпан, вы истинный князь среди нас. Хотите табаку?

– Не тяни, выкладывай!

– Похоже, некая леди пребывает в полном от себя восхищении. Когда смотрится в зеркало. Без одежды. Я получил заказ написать ее в таком виде.

– Господь всеблагой и всемогущий! Кто?!

– Вы оба ее очень хорошо знаете. – Тут Квэнс добавил с притворной грустью: – Я поклялся не выдавать ее имени. Но ее попка силой моей кисти будет принадлежать грядущему. Она великолепна. – Очередной глоток из кружки. – Я… э-э… видите ли, настоял на том, чтобы ознакомиться с натурой. Целиком. Прежде чем согласился принять заказ. – Он поцеловал сведенные в щепоть кончики пальцев. – Божественна, джентльмены, просто божественна! А какая грудь! Боже милостивый, у меня едва не сделался приступ ипохондрии. – Еще один глоток бренди.

– Нам-то ты можешь сказать. Ну, кто это?

– Первое правило при адюльтере и при работе с обнаженной натурой – никогда не разглашай имени женщины. – Квэнс с сожалением прикончил содержимое кружки. – Но среди вас не найдется ни одного, кто не заплатил бы тысячи гиней, чтобы стать обладателем этого портрета. – Он поднялся на ноги, благодушно рыгнул, обмахнул платком сюртук, закрыл коробку с красками и поднял мольберт, бесконечно довольный собой. – Что ж, на эту неделю с работой покончено. Я зайду к вашему компрадору за тридцатью гинеями.

– Двадцать гиней, – отрезал Струан.

– Оригинал Квэнса с самым знаменательным днем в истории Востока, – презрительно покачал головой художник, – за сумму, которой едва хватит на бочонок «Наполеона». – Он вернулся на свой баркас и сплясал джигу среди хора приветственных голосов, встретивших его.

– Господь Вседержитель, но кто же? – произнес Купер после минутной паузы.

– Должно быть, Шевон, – сказал Струан с коротким смешком. – Как раз такая затея, которая пришлась бы по душе этой юной леди.

– Никогда. Признаю, она взбалмошное создание, но не настолько же. – Купер бросил тревожный взгляд в сторону плавучего склада компании «Купер и Тиллман», где жила Шевон Тиллман.

Она была племянницей его компаньона и приехала в Азию год назад из Вашингтона. За это время она стала первой красавицей в этой части света. В свои девятнадцать лет она была обворожительна, смела и представляла собой блестящую партию, но ни одному мужчине пока не удалось залучить ее – ни в постель, ни под венец. Ей сделали предложение все холостые мужчины Азии, включая Купера. Ему, как и всем остальным, она отказала и в то же время не отказала: держала на привязи, как вообще всех своих поклонников. Однако Купер не расстраивался: он знал, что рано или поздно Шевон будет его женой. В Азию под опеку Уилфа Тиллмана ее отправил отец, сенатор штата Алабама. Он надеялся, что его дочь понравится Куперу, а Купер – ей и их союз еще более упрочит семейный бизнес. Купер влюбился в нее без памяти, едва лишь увидел.