Владислав Глинка - Воспоминания о блокаде

К примеру, в августе была произведена массовая эвакуация остатков учреждений. Маршрут этой эвакуации был разработан со времен финской войны, но руководители бездумно приказали выполнять его в 1941 году, будто не зная, откуда, с какой стороны наступает враг. В результате на многих станциях (Старая Русса, Дно, Бологое) скапливались составы, в том числе поезда с детьми, порой десятки их, и там, ничем не защищаемых, их бомбили и расстреливали из пулеметов немецкие летчики. Конечно, это было зверством, потому что если поначалу летчики могли думать, что под ними воинские эшелоны или составы с боеприпасами, то потом, видя разбегающихся детей, они продолжали их косить на бреющем полете. Кто и где писал об этом? И не в равной ли мере виноваты как эти немецкие летчики, так и те, кто слал наши эшелоны не в тыл, а в сторону фронта?

Приближение голода в Ленинграде умные, вернее, практичные люди явственно почувствовали в августе. Город «сел» на карточки сначала только для выдачи хлеба, но из магазинов в первую же неделю исчезло всякое продовольствие – сахар, масло, крупы, консервы. Практичные люди, у кого имелись свободные деньги, поняли необходимость делать запасы. Моя семья и наши друзья к этой категории не принадлежали. Мы жили в обрез, на зарплату, а когда в сентябре я получил гонорар из Детгиза за книжечку «Бородино», купить уже было нечего. Мы купили драповое пальто Марианне Евгеньевне 3и отрез на костюм мне. Итак, мы – простаки. Ведь уже столько раз за свою жизнь переживавшие введение и обрезку карточек, мы должны бы были почувствовать приближение голода, но спохватились мы лишь в сентябре, когда норма выдачи продуктов уже резко уменьшилась. Считаю себя грешным, что далеко не сразу осознал опасность. Впрочем, кто же мог тогда предвидеть масштаб катастрофы, которого достиг этот новый, далеко не первый в нашей жизни голод? Кто мог знать, что именно на этот раз идет подлинный «царь-голод»? Впрочем, что все литературные и даже исторические ассоциации по сравнению с тем, что приближалось к нам…

Как я почувствовал, уже работая над этими записками, время все-таки притупило мою память – я не могу восстановить последовательность всего пережитого с сентября до середины декабря. Отчасти это потому, что записывать было и некогда и незачем. Выбора-то ведь ни в чем не было, а суеты и работы – хоть отбавляй.

До второй половины сентября мои близкие жили дома на Басковом переулке, и я бегал туда три-четыре раза в неделю с ночевкой и там брал ванну. Туда же до ранения приходил мой брат Сергей, воевавший под Колпином, точнее, на окраине Колпина. Потом среди других бомбоубежищ, оборудованных в подвалах Зимнего и Эрмитажа, было создано одно для семей сотрудников, и Марианна Евгеньевна с восьмилетней Лялей перебрались в него. Ольга Филипповна 4, мать Марианны Евгеньевны, работала медсестрой в одном из отделений Онкологического института, помещавшегося в Мечниковской больнице. Когда институт стал сворачиваться, уступая место госпиталю, а транспорт в те далекие края города стал ходить нерегулярно, Ольга Филипповна взяла расчет и перебралась в убежище. Большинство врачей Онкологического института было мобилизовано, но наш друг Александр Иванович Раков, живший в казенной квартире на территории Мечниковской больницы, продолжал работу в нескольких оставшихся палатах онкологических больных и в госпитале, где нужны были хирурги.

Друг В. М. Глинки, врач-онколог АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ РАКОВ (1902–1972) родился в Астрахани в состоятельной интеллигентной семье. Семья была с театральной жилкой: отец пел, брат стал актером. В семье были приняты розыгрыши и шарады, оттуда, видимо, неуемная склонность А. И. к веселости, жизнелюбию, празднику, которыми он сопровождал, несмотря на специфику профессии, всю свою жизнь. Детство провел в Нижнем Новгороде, вступил в скауты и потом всю жизнь был кладезем множества полезных сведений и многое умел сделать сам – зашить, починить, наладить, придумать, осуществить электропроводку, спилить дерево, зажечь мокрые дрова. Медфак университета также кончил в Нижнем. Три года медпрактики (конец 1920-х) в деревне Криуши. Оттуда рассказы земского врача: «Что беспокоит?» – «Скрозь-наскрозь пронзает, и дыху нет…» – «Ясно, воспаление легких». Затем ординатор в Мечниковской больнице. Слова академика Н. Н. Петрова, в ординатуру к которому он попал:

– На чем специализироваться? Как фамилия? Раков? Так о чем разговор? Сообразно фамилии!

Видимо, через Н. Н. Петрова знакомство с Глинками. Сразу же подружился с В. М. и Марианной Евгеньевной, с А. И. Корсуном. С Ольгой Филипповной занимался английским еще до войны. А. И. вообще всегда тянулся к культуре – литературе, театру, массу всего читал.

Огромное количество операций во время войны. На этом материале защитил докторскую диссертацию. Виртуозность работы хирурга, несмотря на то что руки были для этого как будто совершенно неподходящие (широкая лапища с короткими толстыми пальцами), была исключительной. Работал с самыми маленькими швами, самыми тонкими иглами и нитями. Ни разу в жизни не обхамил больного.

В 1949-м (видимо, в период подготовки Ленинградского дела) был вызван в Большой дом и провел семь часов на допросе – с него требовали материалы на В. М. Глинку, у которого двое друзей – Раковых. И один из них (Лев Львович, директор Публичной библиотеки) уже подследственный. Не родственники ли?

Хирург-онколог А. И. Раков. Фотоархив Ю. Я. Зек

Бомбоубежище в подвалах Эрмитажа. Рис. А. С. Никольского. 1942. (Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург)

С. А. Пиотровская

П. П. Дервиз

К. М. Злобин

Величайшая трудоспособность. Работал, кроме места службы (операции, исследования срезов опухолей, гистология), и дома. Думал за столом. Чай, чай и еще раз крепкий чай. Объездил весь мир – Париж, Лондон, Дания, Германия, Австралия, Америка, Бразилия, учил врачей на Кубе. Член Всемирного противоракового комитета. Стал директором Института онкологии на Березовой аллее лет за пять до смерти. Выполнял самые сложные операции. Имя А. И. Ракова стоит рядом с Блохиным. При этом смешливый, готовый на шутку. Любил петь (Русалка, Кармен, Аида) даже на улице, чем смущал спутников.