Яков Лович - Враги

Недолго помнила хорошенькая Катя о кровавой расправе с ее хозяином. Всё заслонил образ белокурого гиганта-спасителя и атамана шайки головорезов. Фролов пленил немудрёную девичью душу. Но была девушка хитра, материалистична и немало романов прочитала на своём коротком веку. А потому и потребовала от своего поклонника, чтобы всё было, как в хороших романах – подарки, цветы, красивые слова, романтические свидания…

Сумела околдовать она Фролова, растаял белокурый гигант, никогда ещё не испытывал он такого чувства. Золотым потоком засыпал он черноглазую Катю: всё те же кулоны, кольца, брошки, золотые монеты, дамские часики. Не думала, закрывала глаза Катя, что на многих из этих вещей стояли чужие инициалы и торжественные надписи. Не так уж было это важно – важнее была любовь Фролова и материальная ценность его подарков. Быстро прибрала она к своим рукам всё, что награбил Фролов в дни захвата города, и требовала ещё и ещё, так как нашлись у нее многочисленные родственники, которым нужно было делать подарки.

Перед Фроловым вдруг встала трагическая дилемма: или потерять Катю, или найти новый источник, из которого он мог бы черпать едва ли не ежедневные подарки. Говорил он Кате, что большую роль играет в совдепе, что правая он рука Мухина, так что положение обязывало. Что же было делать? Набрать шайку и снова пройти по городу, заходя в каждый дом и беря всё, что понравится? Это было невозможно теперь: разбой кончился, в городе был хоть и советский, но всё же порядок.

Тогда он решился на неприкрытое никакими лозунгами преступление.

На Графской улице была большая китайская лавка, куда он в первые дни после занятия города продал много награбленных вещей. Теперь он решил вернуть эти вещи, да ещё прихватить деньги лавочника. Он был готов и на убийство, если бы оно понадобилось.

Фролов положил в карман револьвер, надел маскарадную чёрную маску и вечерком вошёл в лавку. Коротко и скупо он изложил лавочнику своё неотложное дело. Китаец затрясся, увидя револьвер, и стал извлекать из разных уголков ценные вещи и деньги. Фролов всё это спокойно стал раскладывать по карманам.

И в эту минуту, на своё несчастие, в лавку вошёл какой-то русский обыватель. Увидя человека в маске, он попытался было юркнуть обратно, но фроловская пуля пробила ему живот, и обывателю пришлось остаться в лавке. Лавочник бросился к двери во внутренние комнаты, но упал с пробитым черепом.

Фролов выскочил из лавки, швырнул маску и револьвер через ближайший забор и побежал по улице.

Но тревога была уже поднята. Хотя и было темно, кто-то заметил, что выскочил из лавки высокий человек с белокурыми кудрями. Милиционеры догнали Фролова, обыскали, нашли деньги и разные ценные вещи. Фролов надменно улыбался, был спокоен и говорил:

– Дорогуши, товарищи мои, верно, что не мои это вещи. Только взял я их у буржуев, когда брали мы Благовещенск. Советская власть ничего мне за это сделать не может. А что вы про лавочника говорите, так я тут ни сном, ни духом не участвовал. Я – начальник народно-революционного отряда, а не грабитель какой.

Тем не менее на следующий день Фролова вели уже из милиции в советскую тюрьму.

В первые дни пребывания там Фролов по-прежнему надменно улыбался и держался свысока. Потом, после первых допросов и очной ставки с теми, кто видел его бегущим из лавки, спокойствие его исчезло. Он понял ясно, что дело его серьёзное. По советским кодексам, убийство и грабёж карались в то время очень сурово. Конечно, в кодексе ничего не говорилось о тех убийствах и грабежах, которыми сопровождалось занятие города: это была месть пролетариата и «конфискация» имущества буржуев.

Свидетельские показания и ряд серьёзных данных говорили против Фролова. Он подумал-подумал – и написал прошение председателю совдепа:

«Дорогой товарищ Мухин.

Что же это творится в городе Благовещенске, который находится сейчас под советской народной властью? А во главе этой власти Вы, товарищ Мухин. Меня, который есть начальник народно-революционной воинской части, забирают на улице, садят в тюрьму и обвиняют в том, что я есть грабитель и убийца. Я так полагаю, товарищ Мухин, что в Вашей милиции есть ещё контрреволюционные элементы, которые ведут тайную борьбу против советской власти и хотят погубить верного борца за народную власть. Прошу строго проверить всё это ложное дело, товарищ Мухин.

Есть много свидетелей, которые могут удостоверить, что я наступал на город Благовещенск с доблестными народно-революционными войсками. Я командовал двумя ротами, брал вокзал и вёл себя геройски. В конце этого письма, дорогой товарищ Мухин, я прикладываю список товарищей, которые могут показать, что я говорю истинную правду. Они могут рассказать, что много народных врагов и буржуев я застрелил и заколол, когда взяли мы город Благовещенск. Не меньше, как два десятка офицерья, буржуев и разных других белых я отправил в штаб Духонина.

По нашему разработанному боевому плану мы ходили из дома в дом и били всех подозрительных врагов советской власти. В буржуйских домах брали мы, правда, золотые и другие вещи, награбленные буржуазией. Почему это? Потому, товарищ Мухин, что помнили мы великий завет товарища Ленина: “Грабь награбленное!” А завет этот был напечатан в фронтовой газете “Окопная правда” и читал я его, когда ещё был на рижском фронте в 1917 году. Действовали мы, значит, по полному нашему народному праву, и никто ничего нам об этом не может сказать.

И вот – что же мы видим, дорогой товарищ Мухин? Две недели тому назад меня берут на улице, находят взятые мною на память разные буржуйские вещицы и обвиняют в грабеже китайской лавки и в убийстве. Я прошу Вас, дорогой товарищ Мухин, разобраться в этой несправедливой клевете и освободить меня, как я есть истинный и преданный слуга советской власти, поборник пролетариата и сделал для него очень много, когда брали мы город Благовещенск. Я не жалел своей жизни и здоровья в бою и был беспощаден к врагам советского режима. На вокзале я уложил четырёх белых гадов, да ещё по городу человек пятнадцать. А потому прошу, дорогой товарищ Мухин, справедливо разобрать моё дело и освободить меня.

С товарищеским приветом Михаил Фролов».

По целому ряду причин дело Фролова затянулось. Его письмо было приобщено к многочисленным протоколам опросов и очных ставок. Всё производство было передано советскому судебному следователю, бывшему сторожу Благовещенского окружного суда, который, утонув в море всяких судебных бумажек, счёл за благо не торопиться и держал в тюрьме тысячи полторы народа, из которых не менее половины сидели ни за что даже с точки зрения советской власти. Это были, главным образом, арестованные по доносам. Но были и политические – офицеры, чиновники, представители буржуазии. Было много и уголовных – среди них товарищ Михаил Фролов.