Владимир Науменко - Код Адольфа Гитлера. Апрель

Слова Мюллера привели её в трепетное состояние. Глядя на поникшую, но сохранявшую бодрость духа Кэт, Мюллер ликовал. Он понял, что с этой сладкой парочкой у него получится буквально всё, что он задумал. Сейчас он решил продолжить диалог в том же ключе.

– Кэт! Да не стоит вам так расстраиваться, – стал успокаивать её хитроумный Мюллер. – Всё у вас хорошо, всё у вас идёт замечательно. Увы, времена уже не те, что были раньше, и давайте от слов перейдём к делу.

– Я вся внимание, герр Мюллер! – согласно кивнула Кэт. – Я слушаю вас!

– Так вот о чём речь, Кэт! – почесав затылок, с хитрой ухмылкой произнёс Мюллер. – Давайте мы заключим сделку. Вы мне, а я – вам. И все останутся при своих интересах. Условием освобождения господина Брука из тюремной камеры станет ваше добровольное сотрудничество со мной.

– Я должна стать осведомителем гестапо? – не совсем понимая, изумилась Кэт.

– Фу, фрау Хойзерман! – недовольно поморщился Мюллер. – Как вы плохо о нас думаете. Их у нас и без вас через край. Вы, Кэт, мне нужны совсем по другому поводу. Вот об этом мы с вами и поговорим.

– Когда? – в этом вопросе Кэт Мюллер уловил её настрой на вынужденную деловитость и без промедления ответил: – На днях, Кэт, на днях!

Бледная, Кэт в расстроенных чувствах покинула кабинет Мюллера. Судьба Брука для неё канула в тюремную неизвестность. В глазах Кэт потемнело. Только теперь до неё дошло, что чем-либо помочь возлюбленному не сможет. Она и так сделала всё, что от неё могло зависеть, и узнай Брук об этом подвиге, не будет осуждать Кэт в том, что она взяла и бросила его на произвол гестапо, не сумела вытащить его оттуда. Выход из этого тупика ей подсказал Мюллер, и, покидая шефа гестапо, она наперёд знала, что ей предстоит сыграть свою неведомую роль. Мюллер востребовал её профессиональные качества, благодаря им она сделает всё, чтобы Брук оказался на свободе.

Довольный тем, что произвёл на Кэт должный эффект, пройдя к столу и с радостным чувством усаживаясь на канцелярский стул, Мюллер остался один на один со своими мыслями, что пришли к нему в тот момент, когда Кэт ушла. Но с таким настроением ему долго засиживаться не пришлось. Не дали. Его побеспокоил звонок. С резвой выправкой подойдя к аппарату, подле которого на столике покоился графин с водой и прозрачный стакан, он с грозными нотками в голосе произнёс в трубку:

– Группенфюрер Мюллер слушает!

– Вас информирует штурмбаннфюрер Стрелитц! Мы уже в гестапо. Ждём ваших распоряжений!

– Я это, дружище, и без вас знаю, где вы обретаетесь. Он с вами?

– Так точно, группенфюрер! – словно монету, отчеканил исполнительный офицер.

– От вас, дружок, я хотел бы услышать лишь одно: не связан ли наш еврей с прокоммунистическим подпольем? Не было ли при нём фальшивых паспортов? Оружия? Наркотиков? Подозрительных предметов? Когда я от вас увижу и увижу ли вообще, дружище Оскар, письменный отчёт, где во всех подробностях будет изложен практический результат вашего обыска на квартире Кэт? Может ли, Оскар, случиться так, что этот еврейский паренёк, в своих грязных целях используя эту ассистентку, влюбившуюся в него, снюхался с англо-американской разведкой?

– Мы и это проверяли, группенфюрер, – ударился в объяснения Стрелитц. – Не того полёта птица. Он чист, как стёклышко, но молчит, как будто партизан, а не еврей!

– Ну, так, чёрт возьми, Оскар! Что вы колеблетесь? – в трубку проорал Мюллер. – Возьмите и поколотите его и наконец насильно заставьте его на нас работать.

– Пробовали, группенфюрер!

– Старайтесь, Оскар! Дружище, старайтесь.

Вышедший из себя, Мюллер в сердцах бросил трубку, хотя верно знал, что поступает скверно. Повторный звонок привёл его в себя. Проявив сноровку гестаповца, Мюллер опять очутился у аппарата. Взяв в ладонь трубку, гаркнул:

– Дружище, я вас слушаю!

– Мы ждём ваших указаний, группенфюрер!

Услыхав в трубке голос Оскара, Мюллер проорал в мембрану:

– Не нервируйте меня, дружище! Не медлите, а прямо сейчас поднимайтесь ко мне. Надеюсь, дружище, что уж в этот раз найти мой кабинет у вас хватит ума.

Мюллер вновь раздражённо бросил трубку, но быстро совладал с собой. Вынув аккуратно сложенный носовой платок из брюк, Мюллер вытер им уголки губ и, упрятав его назад, преобразился в делового начальника. Сел на стул, закинул ногу на ногу, лениво открыл папку с имперским орлом и весь погрузился в прочтение отчёта, что составил подчинённый. В дверь негромко постучали.

– Войдите! – шагнув из-за стола на ворсистый ковёр и уставив грозный взгляд на рисунок с альпийскими лугами на стене, где находился и аквариум, Мюллер замер в нетерпении. Любая задержка подчинённых раздражала его, но увидев перед собой троих, он воскликнул в изумлении: – Ах, это вы! Ну что ж, друзья! Рад вас у себя видеть, чертей! Проходите и проявите кажущуюся любезность к гестапо и Мюллеру.

– Хайль Гитлер! – громким голосом, как старший, Стрелитц рукой отдал честь начальнику. – Группенфюрер! Как вы и приказывали, арестованный доставлен!

– Каков орёл, а! – по достоинству оценив чинопочитание, Мюллер залюбовался Оскаром. – Люблю, когда мне вот такие молодцы докладывают по форме, но разгильдяев на дух не переношу, а сразу направляю на передовую. Пусть у русских поучатся выдержке и такту.

С ног до головы, с интересом оглядев еврея, Мюллер произнёс:

– Добро пожаловать в гестапо, герр Брук. Я вас себе представлял другим, а на деле вы простой смертный, как и все евреи, кто не успел сбежать от нас. Не бойтесь меня, герр Брук. Я не кусаюсь. По логике вещей скорее я должен опасаться вас, а не вы – меня. Что вы держите его на привязи?! – с негодующим вопросом обратился Мюллер к Зигфриду. – Не собака, чай, а человек. Немедленно освободите его от наручников, но самим оставаться на местах. Сам по себе я храбрый человек, но перед нами всё-таки живой еврей – в недобрый час переклинит его, может ещё меня и по черепу шандарахнуть.

Зигфрид было хохотнул, но осёкся. На лице Мюллера он прочёл одну звериную жестокость и беспощадность к врагам рейха, вследствие чего поторопился исправить свою оплошность.

– Теперь другое дело! – одобрительно кивнул Мюллер. – Я хотел бы с первого же дня знакомства установить с герром Бруком добрые, доверительные отношения. Не возражаете, герр Брук?

Брук онемел на месте от предложения Мюллера. В глазах того он усмотрел вызов, неотвратимость судьбы, но для себя узник точно уяснил, что по своей сути этот вопрос является провокационным. Стрелитц и Зигфрид не меньше Брука были поражены неслыханным обращением с евреем шефа. Он, они это знали, был скуп на снисхождение. Видно, сам оборот речи Мюллера так подействовал на мозг арестанта, что тот просто не нашёлся что и ответить. Отразившийся в глазах Брука ужас приободрил Мюллера, и тот продолжил в том же духе: