Николай Шпанов - Заговорщики. Перед расплатой

– Война есть война, – жестко ответил Джойс. – Что необходимо летчику для того, чтобы существовать и драться в любых условиях, в любой обстановке? По-моему, одно: знать, что это нужно. Народ, партия приказали: «Иди, дерись там!» Иди и дерись. Смалодушничал – дезертир, изменник… Точка зрения простая и ясная.

С очевидным желанием переменить разговор Мэй начала рассказывать:

– Тут один парень…

– Американец?

– Нет, индус… Он очень страдал из-за того, что его эвакуировали.

– Летчик?

– Да.

– Его отослали?

– Командир отослал. Считал его «воздушным гимнастом». У нас тут на этот счет своя точка зрения.

– Ты что-нибудь путаешь, – проговорил Джойс. – В истребительной части не могут бранить летчика за то, что он хорошо владеет машиной. Небось, парень выкинул что-нибудь неподходящее.

– Может быть. Однако здесь царит своя теория.

– Какая же?

– Командир считает, что от истребителя, в особенности от впервые попадающего на войну, требуется не только умение один на один драться с противником, а главное – умение прикрыть товарища…

– Кто же станет отрицать необходимость прикрывать товарища? Но как можно говорить, что для истребителя не является первейшим правилом боя бросаться на противника и бить его везде и всюду, во всяких условиях и в любом положении?.. – Джойс пожал плечами. – Нет, ты что-то путаешь, дорогая!

– А на той стороне много американцев, – вдруг сказала она. – Настоящие воздушные гангстеры… Сам увидишь в первом же бою.

Джойс смутился: ему не очень хотелось говорить Мэй, что хотя он и переучился на истребителя, но сюда приехал опять простым механиком.

– Теперь приходит так много американских трофеев, что я тут гораздо нужнее как механик.

– Да, но…

– Разве мне самому приятно торчать на земле, когда я мог бы летать? Но раз нужно – значит, нужно. Коммунисту было бы не к лицу спорить с китайским командованием. Именно потому, что оно китайское. И именно потому, что янки так отвратительно ведут себя в Китае, на той стороне. Нужно же показать китайцам, что в Штатах не одни гангстеры, – сказал Джойс, кладя руки на плечи Мэй. Но тут же поспешно сбросил их: у входа в лазарет послышались тяжелые шаги. В пещеру, прихрамывая, вошел летчик. Это был высокий, крепкий парень с широким лицом, почти черным от загара.

Джойс вышел и присел на земляной валик, окружающий вход в пещеру. До него доносилось каждое слово, произносимое в пещере. Летчик уверял, что нога у него уже «в полном порядке», и что он чувствует себя великолепно.

По-видимому, Мэй тем временем осматривала ногу. Слышались ее отрывистые замечания: «Прошу вас, еще пошевелите ступней… пожалуйста, в эту сторону…» Потом воцарилось продолжительное молчание.

Наконец летчик нерешительно спросил:

– Позвольте узнать: все в порядке?.. Правда?

Мэй решительно отрезала:

– Летать нельзя.

– А мне, товарищ Кун, кажется, что летать можно! – сердито буркнул летчик.

– Вы понимаете больше меня?

– Извините, но нога моя, а не ваша, – вежливо возразил летчик.

– Но отвечаю за нее, извините, я, – решительно ответила Мэй. – И я говорю, товарищ Вэнь И: вы не полетите.

– А я, извините, полечу! – теряя терпение, сказал летчик.

– Вы меня удивляете, товарищ Вэнь И, – проговорила Мэй. – В носке летать нельзя, а обувь надеть вы не можете.

– Значит, в этом все дело?! – радостно воскликнул Вэнь И. – Так я через полчаса приду к вам обутый.

– И я тут же отправлю вас в тыл.

И тут Джойс услышал просительный голос Вэнь И:

– Имейте сердце, товарищ Кун.

– Летать с больной ногой нельзя.

– Уверяю вас: никто не заметит. У меня и с одной ногой Чану жарко станет!

Мэй рассмеялась:

– Прежде всего жарко станет нам с вами, когда командир Лао Кэ увидит, что вы с больной ногой лезете в самолет.

– Позвольте уверить вас: он не увидит.

По-видимому, спор надоел Мэй.

– Придется вам еще отдохнуть, – строго заключила она.

Через минуту Вэнь И, хромая и морщась от боли, проковылял мимо Джойса. Мэй показалась у входа с полотенцем в руках и кивком головы указала вслед удаляющемуся летчику:

– Просто болезнь какая-то: боятся хоть один вылет пропустить.

– Истребитель действительно не девица, – с улыбкою сказал Джойс.

– А человек с пулевым ранением в пятку, по-моему, и не истребитель.

– Это, конечно, тоже верно, но если человек чувствует, что может вести машину…

– Это уж предоставь мне знать: может он вести машину или не может.

– В общем, видно, отличный народ, а вы его портите.

Мэй удивленно посмотрела на Джойса.

– Что ты сказал?

– Нежности! Парень хочет летать, значит летать может…

– Я делала и делаю то, что мне велит долг.

– Ты не фельдшерица где-нибудь в миссурийской воскресной школе для фермерских невест.

– Да, я военный врач. Я в боевой части Народно-освободительной армии, где каждый летчик на учете. Я это знаю не хуже, чем ты. Именно поэтому я обязана следить, чтобы каждый летчик был годен для работы, для боя.

Мэй в раздражении отвернулась и пошла в пещеру. Джойс нагнал ее и взял за руку.

– Не сердись, все обойдется… Я действительно не вправе вмешиваться, но летчик, с которым я приехал, на деле покажет, что вы тут не правы…

– Ах, не все ли мне равно, с кем ты приехал!

– Это Чэн.

Джойсу показалось, что при этом имени Мэй переменилась в лице.

– Чэн?! – переспросила она.

– Ну да, Чэн.

Словно удивленная и даже немного испуганная этой вестью, она снова растерянно, почти про себя повторила:

– Чэн!..

– Конечно, тот самый Чэн, – заставив себя улыбнуться, сказал Джойс. Он сделал вид, будто не понимает причины растерянности Мэй, хотя эта растерянность говорила ему больше, чем если бы Мэй сказала ему все о нем и о Чэне.

А Мэй порывисто высвободила свою руку из пальцев Джойса и, делая вид, будто очень занята, стала перебирать инструменты.

Когда Джойс ушел, Мэй вздохнула с облегчением. Она хорошо понимала, что отношения, возникшие между ними в Штатах, не налагали на нее никаких обязательств, и тем не менее что-то похожее на стыд овладевало ею всякий раз, когда приходилось над этим задумываться… А в сущности, кем была она тогда в Америке? Одинокой китайской девушкой на далекой, враждебной чужбине, где на нее смотрели как на чужую не только и не столько потому, что она была иностранкой, сколько потому, что цвет ее кожи был не совсем белый; потому, что она была дочерью народа, который янки привыкли эксплуатировать, как скот, народа, который они не считали и не хотели считать равным себе.

Любила ли Мэй Джойса? Не уцепилась ли она тогда за протянутую ей большую ласковую руку потому, что та была так сильна и так ласкова, не больше?.. И виновата ли Мэй в том, что думала о Джойсе лишь до тех пор, пока не встретила в Китае Чэна?.. Вероятно, она не виновата ни в этом, ни в чем-либо другом перед Джойсом, и тем не менее… Да, тем не менее при всяком свидании с Джойсом досада овладевала ею потому, что возвращалось это беспричинное чувство стыда… Уж не происходило ли это из-за того, что она всем своим существом чувствовала, что негр ее любит, по-прежнему любит? Быть может, даже больше, чем любил прежде, за океаном. Вероятно, ведь здесь у него нет никого, решительно никого, кроме нее…