Вера Крыжановская-Рочестер - Железный канцлер Древнего Египта

– Когда, несколько часов спустя, он пробрался в опочивальню, я в безумии своем вообразила, что пришел он для меня, – созналась Ранофрит, краснея от стыда, – но, очевидно, он склонился над столом с другой целью, потому что, когда я схватила его за руку, он оттолкнул меня; я старалась удержать его, мы стали бороться, и тогда-то я вырвала клок из его одежды. С той поры впервые я увидела Иосэфа в темной каморке! Помню, какое отвращение пробудил во мне вид его бледного лица и дикой злобой горевших глаз; помню, как он своей гадкой влажной рукой удержал меня, когда я пыталась убежать; помню оскорбления, которыми он осыпал меня и под градом которых я лишилась чувств; но как очутилась я у него в каморке – для меня тайна. Теперь ты все знаешь. О, пощади меня!

Потифар слушал, тяжело дыша, и каждое слово молодой женщины подтверждало мудрое предположение Потифэры. А между тем, для того чтобы отмстить достойно и послать на смерть негодяя, пытавшегося отравить его и овладевшего женой, якобы в интересах своего господина, руки у него были связаны; публичное обвинение раба в таком скандальном деле покрыло бы несмываемым позором и его, и жену. Это заключение, к которому он пришел, сознание своего бессилия, привело его в ярость, и кулаки нервно сжались.

Ранофрит, с трепетом следившая за ним, вздрогнула при этом жесте и умоляющим голосом спросила:

– Ты забыл обо мне… или гнев твой возрос, а не утих?

Внезапно оторванный от своих мыслей, Потифар наклонился к ней и обнял ее.

– Благодарю тебя за то, что ты решилась откровенно признаться во всем! От всего сердца я прощаю тебя; забудем горестное прошлое и с этой минуты начнем новую жизнь. Обещай мне, что отныне между нами всегда будет царить полная откровенность; тогда только мы будем сильны против всяких пагубных влияний.

– Всю жизнь мою я посвящу на то, чтобы сделать тебя счастливым, – шептала Ранофрит, бросаясь в объятия мужа. Напряженные нервы ее не выдержали; в истерическом припадке отнес ее Потифар в спальню. Глубокий сон, вызванный утомлением, вернул ей, наконец, душевный покой.

Господствуя частью над городом, возвышалась цитадель Мемфиса, – «Белый замок», – как называли ее в народе, за белые, оштукатуренные, зубчатые стены ее. За обширной крепостной оградой помещались храмы, арсеналы, государственные тюрьмы, казармы гарнизона, огромные продовольственные магазины и, наконец, помещения для целой армии офицеров и служащих. Сильный гарнизон, набранный большей частью из среды семитического племени, господствовавшего в то время над Египтом, под командой офицеров исключительно своей же национальности занимал цитадель и держал в повиновении туземное население, всегда готовое к возмущению и ненавидевшее чужеземных завоевателей.

Больше 400 лет гиксы, или пастухи, занимали дельту Нила и большую часть Египта; в течение веков побежденные цивилизовали своих победителей, которые мало-помалу усвоили их язык, обычаи и даже религию. Хотя в массе гиксы и продолжали поклоняться Сутеху, – мрачному, кровожадному сирийскому божеству своих отцов, – но один из предков царствовавшего фараона, носивший, как и он, имя Апопи, заменил варварские божества своего народа египетским богом, служение которому торжественно отправлялось особым духовенством и в честь которого были воздвигнуты великолепные храмы в Танисе, – царской резиденции, – и в Аварисе, неприступной крепости в опорном пункте гиксов. Трудно сказать, обусловливалось ли это нововведение целью слить воедино оба народа, или просто личной симпатией царя; но во всяком случае выбор бога Сета из всего египетского пантеона доказывает не только глубокое значение религии, но также весьма ясную политическую подкладку.

И, действительно, Сет-Тифон, убийца Озириса и соперник Горуса, покровитель стад земли Кеми, – был символом господства севера над югом, территории царей гиксов над южными областями, в которых прозябали, как простые номархи и данники гиксов, потомки фараонов: единственные, в глазах жрецов и патриотов, законные повелители Египта.

В эпоху религиозных нововведений царя-пастыря представитель законной династии имел своей резиденцией Фивы, носил имя Таа I с царским прозвищем Секенен-Ра (воинственное солнце); подданные называли его великим, хотя фактически он носил простой титул «Хака», или номарха, и платил дань царю-пастырю, считавшему его своим вассалом. Тем не менее он пользовался неоспоримым превосходством над прочими южными владетельными князьями; на нем покоились все упования, вокруг него сосредоточивались все заговоры сторонников народной независимости, зорко стороживших момент, чтобы свергнуть, наконец, ненавистное чужеземное иго. Несмотря на то, что цари гиксов называли себя фараонами, окружали себя целой коллегией иерограмматов, устраивали свой двор по образцу древних государей, усвоили их язык и обычаи, набирали сановников среди египетской знати – в убеждении народа и особливо высших каст, жрецов и воинов, они оставались проходимцами и узурпаторами, «хак-шасу», как презрительно называли их за спиной. Папирус Саллье, хранящийся в Британском музее, рассказывает интересный эпизод из эпохи религиозных нововведений царя Апопи, а именно о переговорах, происходивших по этому случаю между ним и царем Секенен-Ра – Таа I. Намерение Апопи изгнать египетские божества, за исключением Амон-Ра, и заменить их культом Сет-Тифона было каплей, переполнившей чашу векового терпения и покорности египетского народа.

Вопрос религиозный усложнялся назревшим вопросом политическим. Произошло общее возмущение: весь юг сплотился вокруг Таа I, поднявшего знамя восстания и впервые дерзнувшего открыто напасть на сильных завоевателей. Более 100 лет прошло с тех пор, а гиксы все еще не были изгнаны. Война за независимость продолжалась с переменным счастьем преемниками Таа I, но не дала положительных результатов, и в конце концов гиксы снова одержали верх, вновь заняли Мемфис и казались еще могущественнее, чем когда-либо. Но это могущество утратило свою непоколебимость; дух возмущения проник в народ, воспоминания о прошлых удачах поддерживали энтузиазм и надежды, и делали вдвойне тяжелым иго чужеземцев, которые, видя брожение и тайные происки покоренных, в свою очередь смыкали ряды и сплачивались. Конечно, не было недостатка в трусах и льстецах при дворе царей-гиксов; много было и равнодушия в народе, которому нищета сковывала уста; но были и такие среди аристократии Египта, которые, уступая силе, примирялись с совершившимся фактом, скрепя злобу, служили в армии и администрации, болезненно чуткие к малейшей несправедливости и от всего сердца ненавидевшие своих владык, несмотря на коленопреклонения, которые в избытке расточали им открыто [7].