Зигмунд Фрейд - Таинство девственности (сборник)

Вдруг окно само распахнулось. Это нужно понимать – «вдруг я сам просыпаюсь», воспоминание о первичной сцене. Влияние истории о волке, в которой волк вскакивает через окно, оказывает свое модифицирующее действие и превращает непосредственное выражение в обратное. Введение окна служит одновременно для того, чтобы переместить в настоящее время следующее содержание сновидения.

В сочельник вдруг открывается дверь и появляется елка с подарками. Здесь сказывается, таким образом, влияние реального рождественского ожидания, которое включает в себя сексуальное удовлетворение.

Большое ореховое дерево заменяет елку, т. е. относится к реальности; кроме того, еще дерево из истории о волке, на которое взбирается преследуемый портной и под которым его стерегут волки. Высокое дерево является также, как я в этом часто убеждался, символом наблюдения (вуайеризма): если сидишь на дереве, можешь видеть все, что происходит внизу, а сам остаешься невидимым. Ср. известную историю Боккаччо и др.

Волки. Их число: шесть или семь. В истории о волке появляется целая стая, без указания числа. Определение числа указывает влияние сказки о семи козлятах, из которых съедено шесть. Замена числа «два» в первичной сцене несколькими, что было бы абсурдно в первичной сцене, желательно сопротивлению как средство искажения. В сделанном к этому сну рисунке сновидец подчеркнул число «пять», исправляющее, вероятно, указание: была ночь.

Они сидят на дереве. Вопервых, они заменяют висящие на дереве рождественские подарки. Но они также помещены на дерево потому, что это может означать: они глядят. В истории деда они находятся под деревом. Их отношение к дереву превращено, следовательно, во сне в обратное, из чего приходится заключить, что в содержании сновидения имеют место еще и другие превращения латентного материала.

Они глядят на него с напряженным вниманием. Этот признак происходит всецело из первичной сцены, за счет полного превращения в сновидении.

Они совсем белые. Эта несущественная сама по себе, но резко подчеркнутая в рассказе сновидца черта своей интенсивностью обязана значительной спайке элементов из всех слоев материала и соединяет второстепенные детали других источников сновидения со значительной частью первичной сцены. Это последнее детерминирование исходит из белизны носильного и постельного белья родителей; сюда же относится белизна овечьих стад, собак, пастухов как намек на его сексуальное наблюдение за животными; белизна присутствует и в сказке о семи козлятах, в которой мать узнают по белизне ее руки. Ниже мы поймем, что белое белье является также намеком на смерть.

Они сидят неподвижно. Этим высказывается противоречие со странным содержанием виденной сцены, с подвижностью, которая, благодаря связанному с ней положению, соединяет первичную сцену с историей о волке.

У них хвосты как у лисиц. Это должно противоречить результату, который получился от влияния первичной сцены на историю о волке, и в этом приходится признать самый важный вывод, к которому привело его сексуальное исследование: значит, действительно существует кастрация. Испуг, с которым встречается этот результат размышления, находит себе, наконец, выход в сновидении и приводит к его концу.

Страх быть съеденным волками. Сновидцу казалось, что этот страх не мотивирован содержанием сновидения. Он говорил: «Мне не следовало бы бояться, потому что волки были скорее похожи на лисиц или на собак, они на меня не бросались, для того чтобы укусить меня, и они были совершенно спокойные и совсем не страшные». Мы узнаем, что работа сновидения некоторое время старалась обезвредить мучительное содержание, превратив его в противоположное (они неподвижны, у них самые прекрасные хвосты), пока, наконец, это средство не перестало помогать и страх взял верх. Он достиг этого при помощи сказки, в которой деткикозлята пожираются волкомотцом. Возможно, что это место сказки само по себе напомнило шутливые угрозы отца, когда он играл с ребенком, так что страх быть съеденным волком так же легко мог быть воспоминанием, как и заменой путем сдвига. Мотивы желаний в этом сновидении совершенно осязаемы; к поверхностным желаниям дня, чтобы скорее уже наступило Рождество (сны от нетерпения), присоединяется более глубокое, непрекращающееся в то же время желание сексуального удовлетворения отцом, которое сначала заменяется желанием снова увидеть то, что тогда произвело такое сильное впечатление. Тогда протекает психический процесс от исполнения этого желания в воспоминаниях о первичной сцене до ставшего теперь неизбежным отказа от этого желания и вытеснения. Обстоятельность и подробность изложения, необходимые благодаря старанию дать читателю какойнибудь эквивалент взамен убедительности проведенного над самим собой анализа, пусть убедят его не требовать публикации анализов, тянувшихся в течение нескольких лет.

Правильнее всего, вероятно, мы поймем указание пациента, если допустим, что сначала предметом его наблюдения был коитус в нормальном положении, который должен произвести впечатление садистского акта. Только после этого переменилось положение, так что у него был случай сделать другие наблюдения и рассуждать иначе. Но это предположение не достоверно и не кажется мне необходимым. Сокращенное изложение текста не должно заставить нас забыть настоящее положение вещей, а именно что анализируемый в возрасте двадцати пяти лет выражал словами впечатления и душевные движения, относившиеся к четырехлетнему возрасту, которые тогда он выразить не сумел бы. Если пренебречь этим замечанием, то легко может показаться комичным и невероятным, что четырехлетний ребенок в состоянии высказывать такие специальные суждения и ученые мысли. Это просто второй случай запоздалого действия. В возрасте полутора лет ребенок получает впечатление, на которое он не может достаточно полно реагировать. В четырехлетнем возрасте, когда это впечатление снова оживает, оно производит на него сильное воздействие, и он начинает его понимать. И только двадцать лет спустя, во время анализа, ему удается сознательным мышлением понять то, что в нем тогда происходило. Анализируемый вполне правильно не принимает во внимание эти три временные фазы и переносит свое настоящее «Я» в далекую прошлую ситуацию. Мы следуем за ним, потому что при правильном самонаблюдении и толковании эффект должен получиться такой, будто можно было бы пренебречь промежутком между второй и третьей временной фазой. У нас также нет других средств описать процессы во второй фазе.