Карл Юнг - Очерки по психологии бессознательного (сборник)

В этих ассоциациях пациент описывает очень важный опыт своего детства. Как бывает почти во всех случаях такого рода, он был очень тесно привязан к своей матери. Под этим не следует понимать какое-то особенно доброе или интенсивное сознательное отношение к матери, а скорее что-то по своей природе вроде тайной, подземной связи, которая выражает себя сознательно только в замедленном развитии характера, т. е. в некотором относительном инфантилизме. Развитие личности, естественно, стремится уйти от такой бессознательной, инфантильной привязанности, поскольку ничто так не препятствует развитию, как упорство и живучесть бессознательного, или психически эмбрионального, состояния. По этой причине инстинкт использует первую же возможность заменить мать каким-то другим объектом. Этот объект должен в известном смысле быть реальной заменой матери, он должен быть в некотором смысле ее аналогией. И это действительно в полной мере имеет место в случае нашего пациента. Та интенсивность, с которой его детская фантазия цепляется за символ Кёльнского собора, соответствует силе его бессознательной потребности найти замену матери. Эта бессознательная потребность усиливается в том случае, когда инфантильная привязанность угрожает нанести ущерб и вызвать вредные последствия. Отсюда – тот энтузиазм, с которым его детское воображение ухватилось за идею церкви; ибо церковь в наиболее полном смысле слова является Матерью. Мы говорим не только о Матери-церкви, но также о ее лоне. В католической церемонии, известной как benedictio fontis [84](и соответствующей православному обряду водоосвящения), купель называют immaculatus divini fontis uterus – непорочное лоно божественного источника. Естественно, мы думаем, что человек должен прежде всего знать это значение на сознательном уровне, прежде чем оно заработает в его фантазии, и что несведущий ребенок, вероятно, не сможет быть захвачен этими значениями. Подобные аналогии действуют не через разум, а совсем иным путем.

Церковь представляет собой более высокую духовную замену для чисто природной или телесной связи с родителями. Соответственно она освобождает индивида от бессознательного, естественного отношения, которое, строго говоря, не есть отношение как таковое, а представляет собой состояние первоначального, бессознательного тождества. Оно в силу своей бессознательности обладает необычайной инертностью и оказывает величайшее сопротивление любому виду духовного развития. Едва ли можно было бы сказать, что существует какая-либо разница между этим состоянием и душой животного. Однако стремление к высвобождению индивида из первоначального, животноподобного состояния и обеспечение такого освобождения отнюдь не составляют прерогативу христианской церкви. Церковь просто оказывается результатом действия самой поздней и специфически западной формы проявления инстинктивного побуждения, которое, возможно, является столь же древним, как и человечество вообще. Это побуждение или устремление в самых различных формах можно обнаружить у всех первобытных народов, которые так или иначе развиваются и еще не дегенерировали: я имею в виду церемонию или ритуал инициации (посвящения) в мужчины. По достижении половой зрелости юношу отводят в «мужской дом» или в какое-нибудь другое место посвящения, где его систематическим образом отчуждают от его семьи. Одновременно его посвящают в религиозные таинства и таким образом не только включают в совершенно новую систему отношений, но и в качестве обновленной и измененной личности вводят в некий новый мир – нечто вроде quasi modo genitus [85]. Инициация нередко связана со всяческими мучительными испытаниями, включающими иногда обрезание и т. п. Подобные практики, несомненно, очень древние. Они сделались почти инстинктивным механизмом с тем результатом, что постоянно воспроизводят себя и без внешнего принуждения, подобно тому как происходят «посвящение в студенты» или даже более экстравагантные посвящения, практикуемые в американских студенческих обществах (братствах). Они запечатлены в бессознательном в качестве изначального образа.

Когда мать рассказывала маленькому мальчику о Кельнском соборе этот изначальный образ зашевелился и пробудился к жизни. Но при этом не нашлось духовного наставника, который развил бы это начало, поэтому ребенок оставался в руках матери. Однако тоска и томление по мужчине-наставнику продолжали расти у мальчика, принимая вид некоторой гомосексуальной наклонности, чего, возможно, не произошло бы, если бы в свое время его детскую фантазию направлял мужчина. Отклонение в сторону гомосексуальности имеет во всяком случае многочисленные исторические образцы. В Древней Греции, равно как и в некоторых других древних сообществах, гомосексуальность и воспитание, так сказать, совпадали. В этом отношении юношеская гомосексуальность – это некоторая хотя и превратно понятая, но тем не менее целесообразная потребность в мужчине. Можно также сказать, что страх инцеста, коренящийся в материнском комплексе, распространяется на женщин вообще; но, по моему мнению, незрелый мужчина имеет полное право испытывать страх перед женщинами, ибо его отношения с ними, как правило, приводят к несчастьям.

В соответствии со смыслом сновидения начало лечения означает для пациента реализацию смысла его гомосексуальности, а именно – введение в мир взрослого мужчины. То, что мы вынуждены здесь разбирать с помощью трудоемких и пространных рассуждений, сводится к тому, что сновидение сжало в несколько выразительных метафор и тем самым создало образ, оказывающий несравненно большее воздействие на фантазию, чувства и разум, чем какое-либо ученое исследование. Тем самым пациент оказался гораздо лучше подготовленным к лечению, чем это можно было бы сделать с помощью самого большого собрания медицинских и педагогических компендиумов. (По этой причине я рассматриваю сновидения не только как ценный источник информации, но и как чрезвычайно действенный инструмент воспитания.)

Теперь мы подходим ко второму сновидению. Я должен заранее пояснить, что во время первой консультации сновидение, которое мы только что разбирали, не обсуждалось. О нем даже не упоминалось. Ни слова не было сказано и о том, что имело хоть какую-то связь с вышеуказанным. Второе сновидение следующее: «Я нахожусь в большом готическом соборе. У алтаря стоит священник. Я стою перед ним вместе со своим другом и держу в руке маленькую японскую фигурку из слоновой кости. Стою с таким чувством, как будто бы над ней следует совершить обряд крещения. Вдруг появляется некая пожилая женщина, снимает у моего друга с руки кольцо, символизирующее принадлежность к братству и надевает его на себя. Мой друг опасается, что это каким-то образом может связать его. Но в этот момент раздается чудесная органная музыка».