Карл Юнг - Очерки по психологии бессознательного (сборник)

Сновидения содержат образы и мысленные ассоциации, в производстве которых сознательное намерение не участвует. Они возникают спонтанно, без нашей помощи и являются представителями непроизвольной психической деятельности. Поэтому сновидение есть, собственно, в высокой степени объективный, естественный продукт психического, от которого можно ожидать по меньшей мере ссылок и намеков на некоторые основные тенденции в психическом процессе. Кроме того, поскольку психический процесс, как и всякий жизненный процесс, есть не просто каузальный ход событий, но также еще и процесс с телеологической (финальной) ориентацией, то от сновидения можно ожидать, что оно даст нам определенные показания относительно его объективной обусловленности, равно как и об объективных тенденциях, поскольку последние оказываются именно самоизображениями психической стороны жизненного процесса.

Мы с пациенткой подвергли ее сновидения тщательному наблюдению. Буквальное воспроизведение всех тех сновидений, которые имели место, завело бы нас слишком далеко. Поэтому позвольте лишь бегло воспроизвести их основные мотивы: в большинстве своем эти сновидения касались личности доктора, т. е. действующими лицами, без сомнения, выступали сама сновидица и ее доктор. Последний, однако, редко появлялся в своем естественном облике, а по большей части был специфически искажен. Иногда его фигура представала в неестественно огромных размерах, порой он выглядел необычайно старым, а потом вновь обретал сходство с ее отцом, но при этом был странно встроен в природу, как в следующем сновидении: ее отец (который в действительности был невысокого роста) стоял вместе с ней на холме, покрытом пшеничными полями. Она, совершенно крошечная, находилась рядом, и он казался ей подобным великану. Он поднял ее с земли и взял на руки, как малое дитя. Ветер проносился по пшеничным полям, и, как пшеница раскачивалась на ветру, он качал ее на своих руках.

Из этого сна и других ему подобных я смог прояснить для себя различные вещи. Прежде всего у меня сложилось впечатление, что ее бессознательное непоколебимо привержено идее о том, будто я ее отец-возлюбленный, вследствие чего эта фатальная связь, которую нужно было как-то развязать, постоянно оказывалась еще более усиленной. Кроме того, было чрезвычайно трудно не заметить, что бессознательное накладывает особый отпечаток на сверхъестественную, почти «божественную» природу отца-влюбленного, из-за чего связанная с переносом завышенная оценка всякий раз особо подчеркивалась. Поэтому я спрашивал себя: неужели пациентка все еще не поняла весь фантастический характер своего переноса, или же бессознательное вообще не может быть распознано, а слепо и идиотически следует за какими-то бессмысленными химерами? Мысль Фрейда о том, что бессознательное «не умеет ничего, кроме как желать», слепая и бесцельная воля Шопенгауэра, гностический демиург, который в своем тщеславии мнит себя совершенным и в самой слепоте своей ограниченности творит нечто жалкое и несовершенное, – все эти пессимистические подозрения относительно отрицательной сущности мира и души совместились. В подобной ситуации действительно не остается ничего иного, кроме как следовать хорошо известному пожеланию «Тебе пристало…», подкрепленному, так сказать, решительным «ударом топора», полностью отсекающего всю фантасмагорию касательно добра и зла.

Однако по мере того, как я снова и снова основательно «проворачивал» эти сновидения в своем сознании, передо мной забрезжила и другая возможность. Я сказал себе: нельзя усомниться в том, что сновидения продолжают говорить теми же прежними метафорами, которые до боли знакомы и пациентке, и мне из наших бесед. Сама пациентка, без сомнения, распознаёт свою трансферентную фантазию. Она знает, что я выступаю для нее в качестве полубожественного отца-возлюбленного, и может по крайней мере интеллектуально отличать этот образ от моей фактической реальности. Следовательно, сновидения очевидным образом воспроизводят сознательную точку зрения за вычетом сознательной критики, которую они полностью игнорируют. Значит, сновидения повторяют сознательные содержания, но не in toto [98], a настаивают на фантастической позиции в противовес «здравому смыслу».

Я, естественно, задал себе вопрос: каков источник подобного упрямства и какова цель последнего? То, что в нем должен быть заключен какой-нибудь конечный смысл, было для меня несомненно, поскольку не существует по-настоящему одушевленных предметов, у которых нет какой-то осмысленной цели, которые, иначе говоря, становятся объяснимы, если их понимать как простые пережитки определенных предшествующих фактов. Но энергия переноса столь сильна, что производит впечатление прямо-таки жизненного инстинкта. Что же является целью таких фантазий? Внимательное рассмотрение и анализ сновидений и особенно того самого, которое я воспроизвел дословно, раскрывают примечательную тенденцию, а именно: вопреки сознательной критике, сводящей все к человеческим пропорциям, наделить личность доктора сверхчеловеческими качествами. Он должен быть исполином, должен быть древним, как мир, превосходить отца, проноситься, словно ветер, над землей, в конечном счете он непременно превратится в бога! Или, сказал я себе, может быть, это тот случай, когда бессознательное попытается сотворить бога из личности доктора, освободить, так сказать, видение бога из-под покровов личности, тогда сам перенос на личность врача оказывается обычным непониманием, присущим здравому рассудку, глупой выходкой «здравого человеческого рассудка»? Может быть, напор бессознательного только внешне направлен на эту личность, а в более глубоком смысле – на бога? Может ли жажда бога быть страстью, изливающейся из ничем не обусловленной, темнейшей природы инстинкта, страстью, возможно, более глубокой и сильной, чем любовь к человеческой личности? Или же это тот образец высочайшего и подлиннейшего смысла нецелесообразной любви, которую называют переносом, крошечная частица реальной «любви божьей», которая была утрачена сознанием после пятнадцатого века?

Никто не станет подвергать сомнению существование страстной тоски по человеческой личности, но этот фрагмент религиозной психологии, исторический анахронизм, что-то из области средневекового любопытства (вспомним Мехтильду Магдебургскую) выступает на свет как непосредственная живая реальность в консультационном кабинете и выражается в прозаической фигуре доктора, и этот факт поначалу выглядит слишком фантастическим, чтобы быть принятым всерьез.

Подлинно научная установка не должна быть предвзятой. Единственный критерий валидности гипотезы – наличие эвристичности, т. е. присутствие у нее объяснительной ценности. Но есть еще и вопрос, можно ли рассматривать выдвинутые прежде возможности в качестве валидной гипотезы? Нет никакой априорной причины считать невозможным наличие цели у бессознательных тенденций, лежащих по ту сторону человеческой личности, с таким же успехом можно предположить, что бессознательное не умеет ничего, кроме как «только желать». Только на основании опыта можно решить, какая из гипотез наиболее подходящая. Эта новая гипотеза показалась не совсем правдоподобной моей весьма критически настроенной пациентке. Прежний взгляд, согласно которому я был отцом-возлюбленным и в качестве такового представлял собой идеальное разрешение конфликта, представлялся несравненно более привлекательным для ее способа чувствования. Несмотря на это, ее интеллект был достаточно ясен, чтобы понимать теоретическую возможность такой гипотезы. Между тем сновидения пациентки продолжали дезинтегрировать личность доктора во все большем масштабе. Наряду с этим произошло нечто, что поначалу понял только я и что вызвало мое крайнее удивление, а именно нечто вроде подземного подрыва ее переноса. Ее отношения с одним другом заметно углубились, несмотря на то что сознательно она все еще держалась за свой перенос. Так что, когда пришло время расстаться со мной, это не стало катастрофой, а сделалось совершенно осмысленным прощанием. У меня было преимущество единственного свидетеля процесса развязки. Я мог видеть, как трансличностная точка контроля – я не могу назвать это как-то иначе – развивала ведущую функцию и шаг за шагом собирала в себе все до тех пор личностные сверхоценки, как с этим притоком энергии приобретала влияние на сопротивляющийся сознательный разум, причем пациентка сознательно этого не замечала. Из этого мне стало ясно, что эти сновидения были не просто фантазиями, а саморепрезентациями бессознательного развития, которые давали возможность психике пациентки постепенно перерастать бессмысленную личностную связь [99].