Карл Юнг - Структура и динамика психического (сборник)

513 Разумеется, за адвокатом кроется неприятная история с А. Примечательно, однако, что сновидение напомнило мне именно того незначимого студента времен моей юности. Я связал адвоката, судебный спор, упорство, несговорчивость – и то самое воспоминание из студенческих лет, когда я часто, правдами или неправдами, упрямо и несговорчиво отстаивал свои убеждения, чтобы, по крайней мере, добиться видимости превосходства. Именно это обстоятельство – что я сразу же почувствовал – обусловливало мой конфликт с господином А. Таким образом я узнал, что это я сам, а именно присутствие во мне неприспособившейся части меня, и есть то, что упорно, как тогда, требует от меня лишнего, то есть вымогает, хочет выдавить из меня слишком много либидо. Благодаря этому я понимаю, что мой конфликт с А. не может быть разрешен, потому что самодовольный спорщик во мне все еще обеспокоен проблемой «справедливости».

514 Такое объяснение привело к результату, показавшемуся мне вполне осмысленным, в то время как толкование на объективном уровне было непродуктивным – так как я ни в малейшей степени не был заинтересован в доказательстве того, что сновидения суть исполнения желаний. Если же сновидение указывает мне на ошибку, которую я совершил, то тем самым оно создает возможность улучшить мою установку, что всегда дает преимущество. Однако достичь подобного результата можно, конечно же, только в том случае, если применять толкование на субъективном уровне.

515 Насколько продуктивным может быть толкование на субъективном уровне в одном случае, настолько же никчемным оно может оказаться в другом – в ситуации, когда жизненно важное отношение составляет содержание и причину конфликта. В этом случае фигуру сновидения, конечно же, нужно соотносить с реальным объектом. Критерий всегда может быть найден на основе сознательного материала, за исключением тех случаев, когда перенос является частью проблемы. Перенос очень легко порождает обманные суждения, так что аналитик оказывается иногда абсолютно необходимым в качестве deux ех machina или столь же важной опорой в реальной ситуации – он таковым в сфере интересов пациента и является. И тут сам аналитик решает, в какой именно степени он составляет реальную проблему для пациента. Как только толкование на объективном уровне становится монотонным и непродуктивным, наступает момент, когда фигуру аналитика следует начать рассматривать как символ спроецированных содержаний – тех, что принадлежат пациенту. Если же этого не сделать, то у аналитика останутся только две возможности: либо обесценивать и, стало быть, разрушать перенос, сводя его к инфантильным желаниям, или же принимать перенос как нечто реальное и принести себя в жертву пациенту, иногда даже вопреки бессознательному сопротивлению последнего. При этом все участники утрачивают свои преимущества, и аналитику, как правило, приходится хуже всех. Если же удается сместить фигуру аналитика на субъективный уровень, у пациента могут быть восстановлены все спроецированные содержания при сохранении их изначальной ценности. Пример такого возврата проекций в ходе переноса можно найти в моей работе: «Die Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewussten» 13.

516 Мне представляется совершенно очевидным, что всякий, кто сам не является практикующим аналитиком, вряд ли найдет удовольствие в рассуждениях об относительных преимуществах «объективного» и «субъективного» уровней. Тем не менее, чем глубже мы занимаемся проблемой сновидений, тем более должна приниматься в расчет техническая точка зрения на практическую процедуру лечения. В этом отношении необходимость оказывается матерью всякого изобретения, каковой у аналитика выступает каждый тяжкий случай – ему постоянно нужно размышлять о том, как бы усовершенствовать свои средства и инструменты таким образом, чтобы они могли помочь в его работе. Этим мы обязаны тем трудностям повседневного лечения больных, которые вынуждают нас прийти к взглядам, часто потрясающим самые основания наших верований. Хотя субъективность имаго есть так называемая прописная истина, эта констатация все же звучит несколько философически, что некоторым неприятно. Это объясняется как раз рассмотренным ранее фактом, а именно наивной предпосылкой, состоящей в безоговорочной идентификации имаго с объектом. Всякое нарушение этой предпосылки действует раздражающе на людей подобного типа. По той же самой причине мысль о субъективном уровне вызывает у них антипатию – ведь она нарушает наивную предпосылку об идентичности содержаний сознания с объектами. Как отчетливо продемонстрировали события военного времени [83], наш менталитет характеризуется тем, что мы с бесстыдной наивностью судим о противнике, и в наших высказываниях о нем мы предаем огласке наши собственные дефекты. Да, так оно и есть – противника просто упрекают в собственных непризнанных ошибках. В другом видят все недостатки, его критикуют и осуждают, хотят улучшить и воспитать. Вовсе нет необходимости приводить примеры для доказательства этих утверждений: их можно найти в любой газете. Само собой разумеется, что все, совершающееся в большом масштабе, происходит также и в малом – в каждом отдельном человеке. Наш менталитет все еще очень примитивен, поскольку он только лишь в некоторых своих функциях и областях освободился от изначальной мистической идентичности с объектом. Первобытный человек при минимуме раздумий о себе максимально соотносит себя с объектом, что может оказывать даже прямое магическое воздействие. Вся примитивная магия и религия зиждутся на этих магических привязках к объекту, которые состоят не в чем ином, кроме как только лишь в проекциях бессознательных содержаний на объект. Из этого начального состояния идентичности постепенно развивается способность думать о себе, параллельно с которой возникает различение субъекта от объекта. Следствием этого различения стало понимание того, что некоторые ранее наивно приписанные объекту свойства суть в действительности субъективные содержания. Человек античности уже не верил, будто он является красным попугаем или братом крокодила, однако был еще вплетен в магическую паутину. В этом отношении только лишь эпоха Просвещения сделала существенный шаг вперед. Между тем каждому известно, насколько далеки мы еще в своих размышлениях от действительного знания о самих себе. Когда мы сердимся на кого-либо до беспамятства и до безрассудства, ничто не в состоянии нас разубедить в том, что не стоит искать причину нашего гнева целиком и полностью вовне, в какой-либо рассердившей нас вещи или в человеке. Таким образом, мы признаем за какой-то вещью власть, позволяющую привести нас в состояние гнева, а при известных обстоятельствах вызвать даже расстройство сна и пищеварения. Поэтому мы без страха и без колебаний осуждаем объект, причинивший нам обиду или горе, и тем самым посрамляем какую-то бессознательную часть самих себя – ту, которая оказалась спроецированной на раздражающий нас объект.