Симон Соловейчик - Педагогика для всех

Зовут играть – иди, не зовут – попросись, это не стыдно.

Не дразни, не канючь, не выпрашивай ничего. Никого два раза ни о чем не проси.

Из-за отметок не плачь, будь гордым. С учителем за отметки не спорь и на учителя за отметки не обижайся. Делай уроки, а какие будут отметки, такие и будут.

Не ябедничай за спиной у товарищей.

Не будь грязнулей, дети грязнуль не любят, не будь и чистюлей, дети не любят и чистюль.

Почаще говори: давай дружить, давай играть, давай водиться, давай вместе домой пойдем.

И не выставляйся! Ты не лучше всех, ты не хуже всех, ты мой любимый. Иди в школу, и пусть она тебе будет в радость, а я буду ждать и думать о тебе. Дорогу переходи внимательно, не торопись!

…Я отложил ручку, потому что из коридора раздался отчаянный Матвеев крик – что такое? Упал? Разбился? Кровь хлещет?

Ах, вон в чем дело! Вечная история с ним.

В старых книгах писали, что дети, вырастая, проходят такие же стадии, какие прошло человечество: стадия собирательства, стадия охоты, стадия орды. Теорию эту в свое время раскритиковали и забыли, но вот наш мальчик подрос, ему три года, и он явно вступил в стадию собирательства. Дай ему конфетку – побежит и спрячет ее в какое-то свое укромное место, где уже хранятся обломки игрушек, бумажки, палочки, камушки, стеклышки. Оставь часы на столе, и через минуту придется грозным голосом спрашивать:

– Матвей, где мои часы?

Бежит к полке, маленький, достает из-за книг и честно протягивает: на, мол, пожалуйста, если они тебе нужны, – я думал, они просто так лежат…

Я не ругаю его, я радуюсь, что часы нашлись, что он помнит, куда спрятал. Раньше он забывал, и пропавшие вещи исчезали навсегда или по крайней мере до перестановки мебели. Нет, он не вырастет ни воришкой, ни скопидомом, с ним все будет в порядке, с этим мальчиком, просто сейчас у него такая стадия. Любимые игрушки – пустой чемодан и сумки. В чемодан можно собрать и спрятать полдома, а с сумками на кухне такая игра: складывать маленькие сумки в большую, клетчатую, с двумя кожаными ручками. Ничего, пусть играет, и спасибо, что сумками, а не чашками и не блюдцами. Но несчастье в доме, когда ему, как это только что случилось, приходит в голову засунуть большую клетчатую сумку в маленькую, а это, естественно, не получается.

Орет на весь дом! Плачет! Крупные слезы по щекам текут, утирается, оскорблен, не может вынести такой несправедливости, кричит в голос!

Все сбегаются, все пытаются объяснить, что он хочет невозможного, пытаются показать мальчику, что большая сумка никогда не поместится в маленькой, и даже сердятся на него – ну что за мальчик такой упрямый!

Мрачно слушает, замолкает, мрачно отталкивает всех и… снова хватает большую сумку, засовывает ее в маленькую, и вот-вот, кажется ему, получится, ну еще усилие… Но нет! И опять раздается отчаянный рев, опять он громко рыдает, несчастный! И нет средств успокоить его, пока не придет ему в голову какая-нибудь другая мысль, более удачная.

Маленькие дети потому с трудом понимают слово «нельзя», что оно бессодержательно. Мама танцует со щеткой в руках – подметает, и мальчик повторяет ее движения. Вот действие – вот оно повторено. Но что значит «нельзя»? Нельзя – это щетка? Нельзя – это что-то острое? Некоторые дети так и думают, и маленький тащит гвоздь: «Мама, я нашел „нельзя“». Но почему, когда берешь эту газету – все молчат, хоть в клочки ее разорви, а до этой чуть дотронешься, кричат «нельзя»? Пойди догадайся, что та газета – вчерашняя, а эта – сегодняшняя.

И уж совершенно недоступно маленькому понятие «невозможно». Это все равно что сказать ему «перпендикулярно» или «конгруэнтно». Что это значит?

Степень развития хорошо видна по отношениям человека со словом «невозможно». «Нельзя» – запрет людей, он понятен. «Невозможно» – запрет природы, с ним разум соглашается неохотно. Уже и запрещали изобретать вечный двигатель, а все же люди пытаются. Но в большинстве своем взрослые понимают слово «невозможно». Однако благоразумнейшие люди буквально теряют разум, когда дело касается воспитания детей. Они, как маленькие, перестают понимать значение слова «невозможно», не принимают его смысла, чуть не плачут – как так? Запреты природы им понятны, запреты педагогики оскорбляют их. Как так? Я директор, я все могу, мне подчиняются тысячи людей, а с этим семилетним мальчишкой я не могу справиться? Не может этого быть!

Но во всякой науке, во всяком искусстве, как и в природе, есть свои принципиальные запреты. Невозможно построить вечный двигатель, невозможно соорудить плотину из песка на бурной реке, невозможно засунуть большую сумку в маленькую, невозможно влиять на ребенка, не имея влияния на него, невозможно вырастить идеально доброго ребенка в мире, где столько зла, невозможно вырастить ребенка с абсолютно чистой совестью в мире, где столько несправедливости, и невозможно воспитать добрых, честных, отзывчивых и чутких детей, не веря в силу любви и правды.

Поймем возможности воспитания, постараемся более трезво оценить свои собственные силы, и наши дети станут если и не совершенными людьми, то, по крайней мере, людьми, стремящимися к совершенству.

Теперь о счастье.

…В родительский день в летний лагерь шел «Икарус», мамы и папы ехали к своим детям. Я же направлялся в лагерь по делу. Сидевшая рядом со мной у окна скромно одетая сдержанная женщина открыла томик Чехова. Дорога предстояла длинная, книжки я не захватил, люди вокруг были чужие, я стал думать о работе. И тем же тоном, каким спрашивают, например: «Вы не знаете, скоро ли мы приедем?» – я неожиданно для себя и тем более для соседки спросил ее:

– Простите, вы не знаете, что такое счастье?

Женщина с томиком Чехова в руках оказалась замечательной собеседницей. Она не стала спрашивать меня, отчего я задал такой странный вопрос, не стала с ходу отвечать: «Счастье – это…», она не сказала мне, что счастье – когда тебя понимают, или «что такое счастье – это каждый понимает по-своему», – не стала говорить цитатами: нет, она прикрыла книгу и долго молчала, посматривая в окно, – думала. Наконец, когда я совсем уже решил, что она забыла о вопросе, она повернулась ко мне и сказала…

Вернемся к ее ответу позже. Спросим себя: что такое счастье? Ведь, говоря о детях, мы все повторяем:

– Были бы они счастливы!

Что кроется за словом? Какого счастья мы желаем детям? Конечно, интересно, что думает женщина в автобусе, и что говорят философы, и что пишут в книгах. Но нельзя ли узнать, а что на самом деле счастье? Не кто что думает о нем, а в действительности?

Оказывается, это возможно.

В каждой стране есть свой Главный педагог – народ, и есть Главный учебник педагогики – язык, «практическое сознание», как давно писали классики. За поступками мы обращаемся к народу, за понятиями – к языку народа. Я не должен объяснять, что такое счастье, я должен смиренно спросить об этом наш язык – в нем все есть, из него все поймешь, прислушиваясь к слову в сегодняшней нашей речи. Обычно идут от происхождения слова, от его этимологии. Происхождение важно, но еще важнее жизнь слова. Народная мысль содержится не только в пословицах и поговорках, в народной мудрости (пословицы как раз и противоречивы), но в распространенных, обычных фразах и оборотах речи. Поищем: с какими другими словами сочетается интересующее нас понятие, почему так можно сказать, а так нельзя. Так говорят, а так – не говорят. Это никогда не бывает случайным.