Иоланта Домбровская - Культурно-историческая психология юмора

Так, высказывания Платона об амбивалентности смешного (Платон, Филеб, 48а) и Цицерона о необходимости соблюдать меру в насмешке (Цицерон, 1972, с.178) являются, на наш взгляд, скорее обобщениями, а известное высказывание Аристотеля о том, что человек – единственное живое существо, способное смеяться, является примером порождения нового знания о сущности человека, одной из первых попыток онтологизации природы человека. При этом важно, что Платон (Платон, Пир, 223d) и Аристотель (Аристотель, 1998) рассматривают смеховое в контексте анализа комедии, а Цицерон (Цицерон, 1972) – в контексте риторики. Этим он как бы выводит смеховое из сферы искусства в сферу политики, превращая зарождающийся юмор в средство осознанного воздействия на общественное сознание.

Позже Августин рассматривает смех в контексте понимания: «они (числа) не суть образы предметов. Пусть посмеется надо мной тот, кто этого не видит, и я пожалею его за этот смех» (Августин, 1989, с.157). Тем самым он выводит смеховое из контекста эмоций и чувств, в котором смеховое «находилось» со времен Платона (Платон, Филеб, 48а), в контекст интеллекта и разума, а точнее «компенсации» их недостаточности. Из еще более поздних разработок Б. Грасиана можно эксплицировать понимание способности к юмору и остроумию как способности к «изящному уму» (Грасиан, 1984). Этим христианские богословы облагораживают и интеллектуализируют смеховое.

Т. Гоббс и Р. Декарт, следуя античной традиции по отношению к смеховому, рассматривают смех в контексте страстей человеческих. Так Т. Гоббс полагает смеховое той страстью, «которая не имеет имени», но сопровождается смехом (Гоббс, 1926, стр. 252). Отметим здесь, что Т. Гоббс осознал чуть ли не главное на тот исторический момент о юморе. Юмор в его время действительно «не имел имени». Слова юмор в современном его значении не было. Способность же к зарождающейся способности человека к юмору чаще всего обозначалась словом «смех». Это же высказывание Т. Гоббса обозначает то, что потребность в таком слове уже сформировалась. И «удовлетворил» эту потребность, даже ранее, чем она была обозначена Т. Гоббсом, широко образованный драматург Бен Джонсон. Рассматривая проблематику характеров, он выделил некую причудливость и назвал ее словом «юмор» (Бен Джонсон, приводится по Будагов; 1971, стр.181). Т. Гоббс источником этой новой страсти человека полагал потребность в чувстве превосходства, возникающем неожиданно (Гоббс, 1989, стр. 250). И этим создал контекст юмора в проблематике мотивов и потребностей человека.

Р. Декарт считал смех одним из способов выражения страстей и полагал, что у смеха две причины. «Первая причина – внезапное удивление, соединенное со смехом… Другой причиной является известная жидкость, которая, смешиваясь с кровью, увеличивает ее разряжение» (Декарт, 1950, стр. 655). Таким образом, Декарт выделяет две предпосылки юмора, которые позже позволили рассматривать юмор как высшую психическую функцию по Л. С. Выготскому, которая имеет натуральную и культурные составляющие.

И. Кант рассматривал смех и смешное в узком контексте как аффект, в котором существуют два аспекта: восприятие нелепости объекта и внутренняя деятельность «игры мыслей», сравнивал «игру мыслей» при смехе с «игрой мыслей» при восприятии музыки. «Музыка и повод к смеху представляют собой два вида игры с эстетическими идеями или же с представлениями рассудка» (Кант, 1966, стр.351). В отличие от музыки, по И. Канту, смех начинается не с телесных ощущений, а именно с «игры представлений». Кант уже употреблял само слово «юмор», полагая его как «талант произвольно приходить в хорошее расположение духа» (Кант, 1966, стр. 356). Если же рассматривать размышления Канта о смехе, смешном, юморе в широком контексте его концепции, то вырастает проблематика различения объекта и субъекта в юмористическом акте, а также того, что гораздо позже Л. Я. Дорфман назвал «метаиндивидуальными мирами» (Дорфман, 1993). Юмор как бы «раскрывает» кантовскую «вещь-в-себе», превращает ее в «вещь-для-меня» и в «вещь-для-мира». И. Кант, рядополагая игру с эстетическими идеями и представлениями рассудка, разрывает историческую связь юмора с эстетическим, разрыв которых начал уже Цицерон, и полагает связь юмора с произвольной рефлексивной манипуляцией представлениями. Во многом, это не просто осмысление существующей экзистенции юмора, но порождение новых стандартов юмора, которые потом будут развиваться философами и интериоризовываться широкими слоями народа.

Жан-Поль определяет природу юмора как природу Протея, изменчивую и динамичную. Он, как и И. Кант, уже использует понятие юмора и определяет его как фантазирование рассудка, которому предоставлена полная свобода (Жан-Поль, 1981, стр.146). Он говорит о «юмористической субъективности» (то есть личностной обусловленности и пристрастности юмористического отношения) и говорит о том, что юмор свойственен лишь немногим. Так, романтичный Жан-Поль, первый теоретик юмора в эстетике, вводит юмор в контекст проблематики личности, формирующейся в истории.

Гегель в своей «Эстетике» не употребляет слово «юмор», но рассматривает уже не только комическое, но иронию и сатиру, а также трагическое как альтернативу комическому. Этим он как бы выстраивает культурные связи смехового. Он, в отличие от И. Канта, акцентирует не роль субъекта в юморе, а роль объективных характеристик мира в порождении смеха и комического эффекта. Этими объективными характеристиками мира, порождающими комическое и юмор, являются по Гегелю, контраст и противоречие. «Смешным может быть всякий контраст существенного и его явления, цели и средств, противоречие, благодаря которому явление снимает себя в самом себе, а цель в своей реализации упускает себя» (Гегель, 1971, стр. 579). Гегель, еще более, чем Кант, акцентирует позитивные характеристики комического. Если Кант подчеркивал связь юмора с веселостью, то Гегель связывает комическое с «бесконечной благожелательностью» (Гегель, 1971, стр. 580). Эти кантовские и гегелевские связки юмора создают пути культивирования позитивности эффектов юмора. Хотя, по Гегелю, «смех может быть издевательским, язвительным, смехом от отчаяния» (Гегель, 1971, стр. 579). Этим он фиксирует амбивалентность природного смеха. Исходя из широкого контекста гегелевской концепции «объективного духа», комическое и юмор эксплицируются как сущностные свойства этого всеобщего разворачивания объективного духа, как свойства экзистенции. По известному высказыванию Гегеля экзистенция, называемая самим Гегелем «история», «первый раз появляется как трагедия, а потом повторяется как комедия».

По Ф. Шеллингу, комедия создает свою мифологию сама из современной общественной жизни, а не опирается на мифологию античности как трагедия. Шеллинг также не употребляет понятие юмора, однако, характеризуя сущность комического, опирается на его личностные и экзистенциальные характеристики. Так, сущность комического выводится из взаимодействия необходимости и свободы (Шеллинг, 1999, стр. 508). Для характеристики так понимаемого комического (или юмора) он также обращается к антитезе объекта и субъекта. Необходимость проявляется в качестве объекта, а свобода в качестве субъекта. В комическом отношении необходимость объекта и свобода субъекта меняются местами: в объекте появляется свобода, а в субъекте необходимость. Таким образом, зарождающееся понятие юмора попадает в контекст диалектики объект-субъектных отношений.

Читать дальше