Андрей Курпатов - Что такое мышление? Наброски

Фрейд создает кружок, перерастающий затем в Психоаналитическое общество, а Шлик – Венский кружок, заложивший основу современной американской философии. Гуссерль, Хайдеггер, Кожев, Батай, Лакан и все прочие творцы идей и мировоззрений ведут бесчисленные авторские семинары, публичные лекции, создают закрытые общества и организуют другие формы интеллектуальной коммуникации.

62. Наконец, многие великие математики, логики, физики: Ньютон, Фреге, Кантор, Гёдель, Тьюринг, Гротендик, Нэш и др. – страдали различными психическими расстройствами с параноидным содержанием. Тут и мания преследования, и бесконечные теории заговора, и неустанный поиск врагов, похитителей идей… Короче говоря, они вели предельно насыщенную социальную жизнь! Хотя зачастую исключительно и внутри своих собственных голов.

63. Вообще говоря, эта склонность к паранойе, так часто встречающаяся у великих умов (что, впрочем, вовсе не означает, что всякая паранойя свидетельствует о великом уме), весьма примечательна.

Дело в том, что все наши собеседники являются вымышленными , поскольку мы не имеем никакого прямого контакта с сознаниями других людей. Всякое «чужое сознание», о котором я имею, как мне кажется, некое представление, является всего лишь моей реконструкцией сознания другого человека.

Так что параноик не совершает в своем сознании ничего такого, что бы не делал любой нормальный человек. За тем лишь исключением, что он воспроизводит «чужие сознания» в себе предельно умозрительно. Но по сути это тот же механизм реконструкции «чужих сознаний».

В общем, всё это не столько удивительно, сколько закономерно. В конце концов, даже знаменитую теорию «значимого другого», исторически предшествующую современной теории «theory of mind», создал Гарри Салливан, которому в детстве ставили диагноз шизофрении (судя по всему, это была просто какая-то форма аутизма).

64. Итак, что мы, приступая к теме мышления, должны уяснить о природе «социального»? Проводя очень условное разделение, можно сказать, что в нас есть «первичная социальность», обусловленная спецификой нашего стайного поведения как представителей своего биологического вида, и «вторичная социальность», обусловленная нашим врастанием в процессе воспитания в культурно-историческую реальность [Л. С. Выготский].

По большому счету эти две «социальности» вообще два разных процесса, которые, однако, сочетаются друг с другом и оказывают взаимное влияние, поскольку связаны, по существу, с одним аспектом деятельности человека – его существованием в социуме.

65. Многочисленные этологические исследования не позволяют нам сомневаться в том, что значительная часть интеллектуальной активности приматов (например, шимпанзе и горилл) направлена на решение задач внутригруппового выживания – адаптации данного животного к своей группе (установление прочных социальных связей с ее членами, демонстрация поведения, соответствующего положению данного животного во внутригрупповой иерархии и т. д. и т. п.).

Однако совершенно очевидно, что вся эта работа по внутригрупповой адаптации носит у приматов автоматизированный (то есть запрограммированный генетически и сформированный научением) характер.

Впрочем, примерно то же самое мы можем сказать и о человеческом ребенке, встраивающемся в социальную структуру своей «стаи». Он точно так же демонстрирует свою потребность в лидерстве и точно так же (получив от ворот поворот или, напротив, «всех победив» своими капризами) сообразует эту свою потребность с реальными возможностями. Он точно так же пытается установить с домочадцами эмоциональные отношения, позволяющие ему получить от этих отношений максимальный объем личной выгоды.

Так что «первичная социальность» нам, мягко говоря, не чужда, и на этих дрожжах в процессе взросления можно ехать достаточно долго.

66. «Первичная социальность» не такая уж простая штука и очевидно имеет мощную нейробиологическую основу. У приматов есть широкая сеть зеркальных нейронов (на обезьянах они и были открыты), более того, они способны строить – какую-никакую – модель другого («theory of mind»), по крайней мере в разрезе модели намерений другого .

Так, например, в экспериментах показано, что шимпанзе могут обманывать, лгать, а также распознавать ложь и обман. Они способны, кроме прочего, идентифицировать «плохих людей» (людей с плохими намерениями) и пытаются предупредить собратьев о том, что кто-то «плохой человек» и от него надо держаться подальше. Наконец, у них даже есть задатки «чувства справедливости» – они радуются, когда «плохой человек» несет наказание.

Надо признать, что и не всякий больной аутизмом человек с подобными задачами справится.

67. «Вторичная социальность», с одной стороны, очевидно, развивается на нейрофизиологическом базисе первичной социальности, но с другой стороны, принципиально от нее отличается. Последнее замечательно показано в исследованиях Л. С. Выготского, и, по существу, вся его культурно-историческая психология, в своих ключевых аспектах, как раз этой вторичной социальности и посвящена.

К сожалению, Лев Семенович умер, не успев достроить грандиозное здание своей теории до конца. Многие считают, и, вероятно, оправданно, что он, как никто другой, был близок к ответу на наш вопрос «Что есть мышление?». Но его ранняя смерть оставила нам лишь несколько блестящих интуиций и остов будущей теории мышления – детально изученный механизм формирования личностного «я» ребенка.

И возможно, ключевыми пунктами этого остова являются знаменитый «кризис трех лет» в интерпретации Выготского, а также сделанные им указания относительно механизмов «перерастания внешней речи во внутреннюю».

68. Перерастание внешней речи во внутреннюю происходит через этап так называемой «эгоцентрической речи», когда ребенок начинает говорить «для себя» – то есть он говорит вслух то, что, по существу, начинает думать как некий самостоятельный субъект, которого он, впрочем, определяет пока в третьем лице. Постепенно этот разговор с самим собой, происходящий вслух, полностью перерастает во внутреннюю речь.

Как раз в возрасте трех лет, когда мы наблюдаем соответствующий кризис (негативизм, упрямство, строптивость, своеволие), сопровождающий формирование личностного «я» ребенка, относительный объем его эгоцентрической речи достигает своего максимума (до 75 % в общем объеме речевой деятельности).

Иными словами, некая первичная кристаллизация личностного «я» ребенка, с одной стороны, и процесс мыслительного моделирования действительности – с другой – определенным образом взаимообусловлены.

69. Способность трехлетнего ребенка к построению «theory of mind» еще ничем по существу не отличается от «theory of mind», которую строит нормальный человекообразный примат о другом примате. Никакого особого представления о «бытии других » у ребенка в этом возрасте нет и быть не может. Прежде ему еще нужно научиться ощущать своё собственное «бытие», и даже более того – его создать, нарративизировать.