Дэн Хёрли - Стань умнее. Развитие мозга на практике

«На данный момент любая мышь умнее моей двухлетней дочки, – говорит Шина Джосселин, старший научный сотрудник Детской больницы при Торонтском университете. – Если мыши умудряются годами жить незамеченными на вашей кухне, согласитесь, не так уж они и глупы. Проблема в том, что мыши, крысы и прочие животные в отличие от людей не говорят. Потому ученым, которые занимаются данной темой, так трудно исследовать их память. Единственное, что нам для этого нужно, – задать правильный вопрос, и они наверняка на него ответят. Мы используем сенсорные экраны, в которые наши подопытные тычутся носами. И они просто поражают меня своими способностями».

Помните на канале Fox телешоу Are You Smarter Than a 5th Grader? («А вы умнее пятиклассника?»)? Так вот, в ноябре 2011 года в Сиэтле на ежегодной конференции Психономического общества были представлены результаты экстремальной версии этого конкурса. Первым автором труда, который назывался «Рабочая память у крыс и людей», был Джин Брюэр, исследователь из Аризонского университета, принимавший участие в упомянутом выше исследовании с друзьями из Facebbok. В резюме говорилось: «Типичным инструментом, который исследователи, экспериментирующие с животными, используют для оценки рабочей памяти грызунов, является многорукавный радиальный лабиринт. Мы построили одиннадцатирукавную человеческую версию радиального лабиринта и оценили индивидуальные различия людей при его прохождении, а также общий уровень их подвижного интеллекта и рабочую память». Мое внимание привлекла ключевая фраза, завершавшая этот отрывок: «Поведение человека в лабиринте сопоставимо с поведением грызунов» {145}.

Улучив момент, я спросил Брюэра, правильно ли я понял смысл данной цитаты: он что, действительно заставил людей конкурировать в лабиринте с крысами, по сути, участвовать в крысиных бегах, и обнаружил, что люди ни в чем не превосходят грызунов?

Оказывается, все обстоит именно так. Я умолял его: пожалуйста, пожалуйста, позвольте и мне пройти тест в лабиринте. Пока мы беседовали, исследователь соглашался, но потом воспротивились сотрудники его лаборатории. Я думаю, их беспокоило, что СМИ могут раздуть настоящую сенсацию из идеи интеллектуальной конкуренции «человек против мыши».

«Я понимаю, что это вызывает некоторое недоумение, – признался мне Брюэр. – Конечно, говорить, что крысы изучают лабиринт не менее эффективно, чем люди, и на этом основании делать вывод, что у нас одинаковые когнитивные способности, не слишком-то удачная идея. Мы просто заметили своеобразное сходство в том, как это делали наши добровольцы-испытуемые и как данную задачу решали подопытные крысы. А чтобы окончательно ответить на вопрос, могут ли разные биологические виды иметь похожие когнитивные репертуары, потребуется еще очень много усилий и времени. И главным препятствием тут, конечно, является язык и символическое мышление. Мы всегда можем попросить людей рассказать о стратегиях, используемых ими для выполнения той или иной задачи, но с животными так не сделаешь. Сложность в изучении когнитивных способностей животных состоит в том, что вы исследуете нечто, обнаруживаемое только через поведение».

Итак, в тестировании в лабиринте мне отказали, зато Брюэр с готовностью и явным удовольствием рассказал мне, как было организовано его исследование. Радиальные лабиринты для крыс обычно шириной всего примерно в метр, тоннели расходятся от центра, как спицы колеса обозрения. Еда находится в конце каждого рукава; крыс тестируют на то, насколько хорошо они запоминают, в каком из рукавов они уже были и часто ли они заходят в пустой рукав. В своем исследовании Брюэр усложнил традиционный одиннадцатирукавный радиальный лабиринт. Например, крысы не находили пищу, если пробегали по каждому рукаву по порядку, словно по циферблату часов. Еда не доставалась им и в том случае, если они проходили по рукавам через один. Чтобы полакомиться, им требовалось заходить в каждый третий рукав лабиринта: час, четыре, семь. Обучиться этому крысам было очень сложно, но самая большая трудность заключалась в том, чтобы после первого круга запомнить, в какие рукава они уже заходили.

Для проведения такого же эксперимента с людьми Брюэр с коллегами построили на баскетбольном поле огромный пластиковый одиннадцатирукавный радиальный лабиринт. Все рукава лабиринта сходились в центре поля. В конце каждого лежали деньги.

«Впрочем, наши добровольцы эти деньги не забирали, – сказал Брюэр. – Животным для мотивации необходимо материальное вознаграждение, еда, а людей, как правило, куда больше мотивирует перспектива преуспеть в выполнении той или иной задачи. Тут мы очень сильно отличаемся от крыс».

Ну да, этим мы действительно отличаемся. Но как же участники-люди справились с прохождением лабиринта?

«Когда проходишь лабиринт, как правило, хорошо получается миновать семь-восемь рукавов, – рассказал мне Брюэр. – Потом человек думает: что такое? Где это я? Я, кажется, заблудился. И когда начинаешь проходить лабиринт по второму кругу, тебе чрезвычайно трудно отслеживать прохождение по одиннадцати рукавам, если это нужно делать не в самом простом порядке, то есть заходя в них строго по очереди».

Как я упоминал, Брюэр не хотел, чтобы какие-либо из его выводов об интеллекте грызунов вышли за стены лаборатории, но один невролог Рутгерского университета в Нью-Джерси недавно высказался по данному вопросу абсолютно открыто.

«Прежде я отказывался использовать термин “интеллект” в отношении мышей, он казался мне провокационным, – рассказал мне Луис Матзел при встрече у него в кабинете в здании отделения психологии в университетском кампусе в Пискатауэе. – Впервые я использовал его в 1992 году в заявке на грант, которую подавал в Национальные институты здравоохранения. Тогда рецензент сказал мне, что биология не должна заниматься исследованиями интеллекта, ибо всем известно, что интеллект – концепция сугубо социальная. Так что мне очень даже понятно, почему некоторые ученые, работающие с животными, не слишком хотят публично обсуждать данный вопрос. Даже здесь, в нашем университете, декан однажды сказала мне, что я не должен говорить на данную тему, потому что она слишком сложная. Впрочем, та женщина была идиоткой, и вскоре после этого ее уволили, а я только в очередной раз убедился в свой правоте».

Он определенно мне нравился. Луис был крепким, среднего возраста мужчиной с каштановыми с проседью волосами и аккуратно подстриженными усами. Он носил высокие кеды Converse, курил у входа в офис, а зимой обожал лазать по горам со своим сыном-подростком. Раньше он была женат на своей коллеге по Рутгерскому университету, психологе Трейси Шорс (мы упоминали о ней в главе 5 – это именно она отпустила на конференции, посвященной усилителям когнитивных функций, саркастический комментарий по поводу «взорвавшегося мозга»). Любопытно, что над окном его кабинета висела рождественская гирлянда – это в сентябре-то! «Я просто поленился снять ее лет пять назад», – объяснил мне Луис, заметив мой недоуменный взгляд. Сверху на книжной полке лежал компакт-диск под названием Until We’re Dead («Пока мы не умерли») группы Star Fucking Hipsters, о которой я никогда в жизни не слышал. На пробковой стене возле рабочего стола Матзела висела фотография ныне покойного басиста Sex Pistols Сида Вишеса с его усопшей же подругой Нэнси Спанген, в убийстве которой подозревали самого музыканта. Рядом я увидел фотографию Иэна Кертиса, ушедшего от нас певца британской неопанк-группы Joy Division. «Знаете Joy Division? – спросил меня хозяин кабинета. – Обязательно поищите информацию о них на YouTube. Там есть отличный документальный фильм об этой группе, он вышел несколько лет назад».