Мария Третьякова - Леди VS Пацанка. Книга не о том, как быть хорошей девочкой, а о том, как найти себя

ГЛАВА 7. ШОУ «ПАЦАНКИ». ТАЙНЫ И СЕКРЕТЫ

Самый часто задаваемый мне вопрос звучит так: «А вы настоящая?»

Отвечаю – да. Это мое достижение, прерогатива и жизненное завоевание – быть и оставаться самой собой. Чтобы стало понятнее, проведу сначала небольшой экскурс в мое детство и раннюю юность. Думаю, несколько семейных и личных историй помогут вам прояснить многие моменты.

Так случилось, что я единственный ребенок в семье. Мне очень повезло, я росла в любви. Низкий поклон и бесконечная благодарность моим родителям, бабушкам и дедушкам за уроки мужества и человечности.

Наверное, мое рождение – это первый урок мне от мамы, которая в свои 22 года узнала о том, что у нее практически неизлечимое онкологическое заболевание. Сейчас она вспоминает, что, получив этот «приговор», не собиралась сдаваться, хотя было очень страшно… Каждый день из ее палаты увозили умерших соседок, молодых женщин, с которыми она едва успела подружиться. Мама каждый день говорила сама себе, что у нее большие планы на эту жизнь, разговаривала со смертью и буквально угрожала ей: «Не возьмешь, костлявая».

И мама победила смерть! Пришлось отказаться от любимой работы, терпеть боль и лишения, но мама радовалась каждому прожитому дню. Ей говорили, что она никогда не сможет иметь детей. Но мощь материнской любви, сила намерения и воля к жизни сотворили чудо.

Родители положили в мою «жизненную копилку» любовь к искусству, книгам и музыке, уважение и бережное отношение ко всему живому. Обращение к другому человеку исключительно на «вы», неважно, будь то дворник или официант. В моей семье никогда не осуждали людей, не делили их на касты и классы.

И что очень важно, мне помогли развить независимость мышления. Не знаю, как родителям это удалось, но никто мне ничего не навязывал и не запрещал. Зато перед моими глазами всегда был личный пример взрослых. И хотя никто в жизни не застрахован от ошибок и недопонимания между поколениями, могу сказать, что всегда видела только достойные поступки родителей.

Когда скоропостижно ушел из жизни мой папа, урожденный Владимир Александрович Третьяков, на его похороны пришло большое количество людей, среди которых было много пенсионерок. Как оказалось, папа всю жизнь совершенно бесплатно ремонтировал их скромные телевизоры, радиоприемники и другие нехитрые предметы старческого быта (он был прекрасным инженером).

Пример моей мамы не менее показателен. Она, выполняя обязанности военкома, много времени посвятила тому, чтобы находить ветеранов войны и вручать не полученные ими ранее награды. Это важный, тяжелый и очень кропотливый труд.

Такие поступки часто обесцениваются в обществе потребления, где во главе угла стоят финансы и успешная карьера. Но я абсолютно уверена, что каждый человек, который сможет прожить свою жизнь так, как мои родители, моя няня Мария Александровна, – поступит абсолютно правильно, можно сказать, единственно верно. Кто-то мне возразит: «Подумаешь, толпа старушек на похоронах», – я отвечу: «Нет, не подумаешь». Это тот самый «плюсик в карму» (не могу подобрать выражение, но мысль понятна), то незримое, что согревает при жизни и перед смертью, то, что не измеряется деньгами.

Мои родители очень много работали. В Советской России не принято было нанимать нянь и гувернанток, да и возможности были скромные. Поэтому со мной просили посидеть соседку, живущую через стенку. С Марией Александровной нам очень повезло: она была добрейшей и интеллигентнейшей дамой, к тому же правнучкой известного русского поэта. У нее были две взрослые внучки, которые к тому времени вышли замуж и жили отдельно, и мой добрый ангел «бабушка Маша» (как я называла ее) охотно соглашалась за мной присматривать. Я просыпалась утром и стучала в стенку. Мария Александровна приходила и забирала меня к себе. Дальше я становилась свидетелем и участником таинства ее жизни и служения людям.

У бабушки Маши было медицинское образование, и, будучи уже давно на пенсии, она заботилась об одиноких больных жителях нашей улицы. С утра она готовила свой чемоданчик, кипятила шприцы (в то время так делали со всем медицинским инвентарем, ничего одноразового не было). А потом шла делать уколы и перевязки, ставить компрессы, утешать, врачевать тела и души. Никогда – повторю – никогда она не брала денег. Это было ее подвижничество. И мой первый урок заботы и милосердия.

Пока кипятились шприцы, Мария Александровна умудрялась переделать невероятное количество домашних дел: поставить в духовку пшенку в старинном чугунке, испечь сметанный торт по фамильному рецепту, нарядить меня в свою свадебную фату, бережно хранившуюся в старинном комоде. Я всегда любила моду, и бабушка мне в этом потакала.

Я научилась держать спину, спокойно и ровно сидеть. Мария Александровна говорила со мной на английском, французском, греческом и латыни. Я иногда капризничала и не хотела осваивать новый язык, а она не принуждала и не возражала.

В итоге в памяти остались английский и немного латынь, а вот французский и греческий, увы, нет, о чем я весьма сожалею!

Затем мы садились за фортепиано, разучивали легкие пьески. Потом бабушка уходила к своим пациентам, а я оставалась наедине с инструментом, многочисленными комнатными цветами и книгами. Огромную часть времени занимали стихи! Их было море, разных… бабушка читала их потрясающе. К шести годам я знала наизусть Пушкина, Некрасова, Фета. Постоянно читала поэтические сборники. Все, взахлеб, сразу, параллельно, по многу раз. Мой папа шутил, что я получила дворянское образование.

У родителей была огромная библиотека, поэтому сначала моими «игрушками» были книги. Нет, я их не портила и не рвала. Еще не понимая, о чем текст, любила разглядывать иллюстрации. Родители постоянно читали мне, и сама я научилась рано, в четыре года.

Больше всего я любила книги по искусству – их у нас было много. Раскладывала на полу тяжеленные тома и художественные альбомы, вдыхала аромат плотной глянцевой бумаги, долго рассматривала репродукции картин, представляла, как иду в музей или даже путешествую во времени. Старалась запомнить названия картин и имена художников… Пока не получалось выговорить все и запомнить, картину не перелистывала.

К возрасту, когда дети говорят свои первые слова, я могла выдать, например, «Рогир ван дер Вейден», и родители понимали, что ребенок растет очень любящий искусство в общем и изобразительное в частности.

Когда меня в первый раз привезли в Эрмитаж, мне было семь или восемь лет. Я настолько хорошо изучила книги об этом музее, что сама провела родителям экскурсию.