Эндрю Соломон - Полуденный бес. Анатомия депрессии

«Когда их рассудок освобождался от того, что они забывали, когда они выучивались забывать, я учила их работать. Что бы они ни хотели делать, я учила их этому. Некоторые научились только убирать в доме и присматривать за детьми. Другие приобретали навыки работы с сиротами, причем кое-кто превратился в настоящих профессионалов. Они должны были научиться работать хорошо и гордиться своей работой.

А когда они преуспели в работе, я начала учить их любить. Я сделала пристройку к хижине и устроила там парную баню, теперь в Пномпене у меня есть такая же, правда, чуть лучше. Я водила их в баню, чтобы они чувствовали себя чистыми, учила их делать друг другу маникюр и педикюр, ухаживать за ногтями, потому что это позволяет женщине почувствовать себя красивой, а они так нуждались в том, чтобы чувствовать себя красивыми. Помимо прочего, телесный контакт с другими помогает забыть о своем теле, чтобы заботиться о телах других. Спасая от физиологической изоляции, которая мучила их, это помогало и выходу из изоляции эмоциональной. Вместе моясь и наводя красоту на ногти, они начинали разговаривать друг с другом и мало-помалу они начали доверять друг другу, наконец, учились заводить друзей и переставали быть одинокими. Свои истории, которые раньше они рассказывали только мне, они начали рассказывать новым друзьям».

Позже Фали Нуон показала мне инструменты своей психотерапевтической работы – парную, маленький флакончик лака для ногтей, палочки для удаления кутикулы, щипчики, полотенца. Ухаживать за телом другого – первичная форма социализации приматов, поэтому те же приемы, используемые для социализации людей, показались мне необыкновенно органичными. Я сказал ей, что, по-моему, невероятно трудно научиться забывать самому и научить этому других, научить их трудиться, любить и быть любимыми, а она ответила, что это не так уж трудно, если ты сам умеешь делать эти три вещи. Она рассказала, как женщины, которых она лечила, образовали коммуну, и о том, как хорошо они управляются с сиротами, порученными их заботам.

«Есть и финальная стадия, – проговорила Фили Нуон после долгого молчания. – В конце я научила их самому важному. Тому, что эти три умения – забывать, работать и любить – это не три отдельных навыка, это части огромного целого, и что если делать все эти вещи одновременно, одно как часть другого, все изменится. Убедить в этом было труднее всего, – она рассмеялась, – однако постепенно все они к этому пришли, и тогда… тогда они вернулись в мир».

Сегодня депрессия существует и как личностное, и как общественное явление. Чтобы лечить ее, следует иметь представление о срыве, о том, как действуют лекарства, о самых распространенных методах психотерапии (психоаналитическая, межличностная, когнитивная). Собственный опыт – хороший учитель, основные лекарства уже давно испытаны и неплохо себя зарекомендовали, однако множество иных методов – от лечения зверобоем до нейрохирургии – также сулят хорошие перспективы, хотя шарлатанство в этой области встречается чаще, чем в любой другой области медицины. Вдумчивое лечение требует тщательного изучения особенностей конкретных людей: у депрессии множество вариантов в зависимости от возраста и пола. Злоупотребляющие теми или иными веществами составляют особую обширную категорию. Самоубийство в той или иной форме – это осложнение депрессии, и критически важно осознать, как депрессия переходит в фатальную стадию.

Эти вопросы опыта приводят нас к вопросам эпидемиологии. Депрессию принято рассматривать как современное неудобство, и это огромная ошибка, выявить которую помогает история психиатрии. Принято также считать, что депрессия присуща только среднему классу и дает четкие и понятные проявления. Это не так. Наблюдая депрессию у бедных, мы обнаруживаем предрассудки и табу, не позволяющие нам оказывать помощь населению, которое отчаянно в этом нуждается. Проблема депрессии у бедных приводит нас прямиком к политической специфике. Признанию или непризнанию существования болезни и лечения мы придаем юридическую силу.

Биология – это не судьба, не приговор. Есть способы жить хорошей жизнью при депрессии. Действительно, люди, пережившие депрессию, могут извлечь из этого опыта особые моральные глубины – и это-то станет их крылатой надеждой на дне ящика бедствий. Мы не можем и не должны бежать от некого спектра эмоций, и депрессия расположена там, поблизости не только от грусти, но и от любви. Я действительно верю, что наиболее сильные эмоции всегда расположены рядом, и часто то, что мы считаем противоположностями, неразрывно связано друг с другом. В какой-то момент я научился преодолевать полный упадок сил, вызванный депрессией, но сама по себе депрессия навеки зашифрована в моем мозгу. Она – часть меня. Сражаться с депрессией – значит сражаться с самим собой, важно помнить это перед началом сражения. Я уверен, что преодолеть депрессию можно, лишь активизировав тот самый эмоциональный механизм, который делает нас людьми. Наука и философия не более чем полумеры.

«Стойко терпи: эта боль полезна некогда будет. Горечь нередко несет силу усталым сердцам», – писал Овидий [34]. Возможно (хотя временами в это трудно поверить), что химическими манипуляциями мы можем локализовать, контролировать и прекратить циркуляцию страдания в мозгу. Надеюсь, что мы этого никогда не сделаем. Отключить ее – значит сделать наш опыт более плоским, отказаться от сложности, настолько ценной, что это перевешивает боль, причиняемую ее отдельными компонентами. Я ничего не пожалел бы за возможность видеть мир в девяти измерениях. Я скорее согласился бы всегда жить в печали, нежели лишиться способности страдать. Однако страдание – это все же не депрессия. Многие любят и остаются любимыми в страдании, остаются в нем живыми. А вот состояние ходячей смерти, которое приносит депрессия, я бы охотно изгнал из своей жизни. И ради мощного удара по такому состоянию я написал эту книгу.

У меня не было депрессии, пока я не решил большинство моих проблем. Три года назад умерла моя мать, и я уже начал привыкать к этому; я опубликовал первый роман; я прекрасно ладил с родственниками; я выбрался невредимым из мощных двухлетних любовных отношений; я купил красивый новый дом; я писал для The New Yorker. И вот, когда жизнь стала упорядоченной и не осталось причин для переживаний, на мягких кошачьих лапах подкралась депрессия и все испортила. Я остро ощущал, что в моих обстоятельствах поводов для нее нет. Одно дело испытывать депрессию, когда ты пережил травму или вся твоя жизнь представляет собой хаос, и совершенно другое – когда травма уже залечена, а жизнь исполнена стройности и порядка. Это очень стыдно и выбивает из колеи. Тебе, разумеется, известно, что бывают глубокие причины: многолетний экзистенциальный кризис, давно забытые печали далекого детства, вред, когда-то причиненный давно умершим людям, потеря отношений из-за собственной небрежности, горькая правда, что ты не Толстой, отсутствие в этом мире идеальной любви, приступы жадности или неблагородства, которые порой испытываешь, и прочее в том же духе. Однако, перебирая все эти причины, я понял, что депрессия – это состояние моего рассудка, и притом неизлечимое.