Александр Шевцов - Теории внимания

Очевидно и то, что заметить внимание на примере слуха было проще, чем на примере зрения. Зрение слишком важно и используется для определения непосредственной опасности. И тут уж речь о внимании не идет, внимание мгновенно становится непроизвольным, в силу чего и незаметным.

Слух, как часовой, используется тогда, когда непосредственной опасности, а значит, работы для зрения нет. Есть лишь подозрение, что опасность может возникнуть, появиться где-то за пределами обозримого и подкрасться. И ты заставляешь себя прислушиваться, для чего удерживаешь внимание на том, что слышишь.

Как пишет Даль: устремлять на это мысли и волю свою. Ты прикладываешь силу и заставляешь себя слушать, что в действительности означает, что ты именно удерживаешь внимание на слухе, не позволяя ему отвлечься на мысли. В итоге получается своеобразное йогическое упражнение, сродни дхаране или дхьяне, когда ты либо изгоняешь все лишние мысли из своего сознания, либо те, что есть, направляешь на то, к чему прислушиваешься. Попросту говоря, заставляешь себя думать только об этом.

Является ли такой пример управления мыслями примером управления вниманием? Боюсь, что нет. Мысли мыслями, а внимание вниманием. В мыслях его нет, оно за ними. Это лишь способ облегчить свою задачу, что-то вроде тех мнемонических приемов, с помощью которых запоминают сложные вещи. Они тоже, конечно, облегчают запоминание, но к памяти отношения не имеют.

А вот то, что Даль называет «волей», то есть некое усилие, явно может оказывать воздействие на внимание. И мы все знаем, что если подобного усилия не совершать, внимание рассеивается или убегает с пролетающими мыслями. Мысли захватывают его и уносят, и приходится «ловить себя» и усилием «возвращать» к тому, что ты избрал созерцать внешним или внутренним взором.

Причем я могу созерцать нечто внешнее, а мысли унесут внимание внутрь, и взор мой затуманится. Это значит, что вниманию безразлично, куда быть направленным, и для него нет различия между внешним и внутренним мирами. Как если бы оно было выше извечного спора о том, что первично, и вообще имело природу, выходящую за рамки осмысленного идеализмом и материализмом.

Из приведенных Далем примеров, я, пожалуй, опущу архангельское воймать, поскольку не понимаю его. И тверское-пермское вниматься как «входить в дело». Это слово хоть и звучит одинаково со внимать, все же являет собою иную ветвь словообразования, видимо, производную от имать, то есть «брать, браться».

А вот старинное вниматься заниматься огнем, загораться – чрезвычайно соблазнительно, хотя и совершенно непонятно. Очевидно, это тоже другая ветвь, дожившая до наших дней в выражении заниматься – заниматься пламенем, занималась, то есть разгоралась заря.

Скорее всего, в отношении внимания это выражение может использоваться лишь как метафора, этакое иносказание, указывающее на подвижность внимания. Оно тоже то тухнет, то вдруг вспыхивает, охватывая все естество человека и вынуждая его всецело отдаться одному делу. Очень похоже на отношение древнего человека к огню.

А вот усваивать себе слышанное или читанное, похоже, очень важно. Думается мне, что именно это и есть первый выход за пределы слуха в попытке понять внимание. Да, конечно, внимать можно и слушая, но в таком случае слушание надо разделить на две части, среди которых будет и само слушание!

Внимать – это не слушать, а слушать с неким усилием, которое и есть внимание, грубо говоря. И если все, что относится во внимать к собственно «слушать», отбросить, то останется это усилие. Но его мало, чтобы говорить о внимании. Должно быть нечто еще. Усваивать слышанное или читанное – это тоже совсем не ответ. Это такой же намек, подсказка, вроде перста, указующего на луну. Его еще надо понять.

Во-первых, в данном случае очевидно, что внимание относилось не только к услышанному. Когда в древности некто вещающий слова истины или мудрости требовал от учеников внимать: «Внемли словам моим!», казалось, что он требовал слушать. Но слух никогда не прекращается и не выключается, как не выключается работа ни одного из органов восприятия.

Значит, он требовал не просто слушать, а удерживать слух на его речи? То есть не отвлекаться на то, что звучит вокруг? Это очевидно, и очевидно мало. Механическое слушание может даже позволить запомнить сказанное целиком. Но позволит ли оно понять сказанное?

И вот из подсказки Даля рождается прозрение: внимание должно быть связано с пониманием. Поэтому оно может проявляться внутри слушания, но может и внутри чтения. И только при его наличии происходит усвоение, которое невозможно без понимания.

Вероятно, я могу выстроить такую последовательность: восприятие внешними органами – внимание – понимание – усвоение.

Возникает вопрос: если эта последовательность имеет отношение к действительности, что она описывает? Это последовательность чего?

Пока рождается лишь один очевидный вопрос: последовательность познания. Иными словами, внимание – одно из основных и важнейших орудий человеческой способности познавать.

Это определение выглядит очевидным, но это не значит, что оно верно. Его еще надо доказать. А я пока сомневаюсь, что работа внимания ограничивается познанием. Мне кажется, что оно шире и может больше. Впрочем, мои сомнения, может быть, лишь признак непродуманности.

В любом случае, необходимо продолжить описание внимания, которое и позволит проверить родившееся предположение.

Мне представляется, что самым главным орудием познания является видение или созерцание. Под видением понимается мною нечто превосходящее зрение. Условно говоря, это зрение не телесное, а то самое, которое мы производим «внутренним оком». Вероятно, это видение души или чего-то за ней. Чтобы говорить о таких вещах определенно, необходимо проделать исследование человеческой способности познавать.

Я такого исследования не проделал и пока ограничиваюсь некими самыми общими штрихами, позволяющими наложить некие рамки или пределы на тот материал, который избрал своим предметом. Это рамки, определяющие мой предмет, – в данном случае, внимание, вширь.

Конечно, это весьма условное «вширь». Оно всего лишь позволяет мне хоть как-то собраться, отсекает лишние метания и удерживает даже не столько в рамках предмета, сколько в рамках того орудия, с помощью которого я собрался этот предмет исследовать. Условно говоря, я хочу внимание «рассмотреть», что бы это ни значило. И буду стараться его созерцать.

Тут уместно вспомнить, что теория, ставшая основным признаком науки, переводится с греческого именно как созерцание. Иными словами, чтобы родилась теория в научном смысле слова, необходимо, чтобы случилось подлинное созерцание, которое и будет впоследствии записано в виде некоего трактата, описывающего изучаемый предмет.