Брэнди Энглер - Мужчины на моей кушетке

Что касается ситуации «с другими женщинами», мне необходимо было осознать, что несправедливо заниматься сравнениями. Вместо того чтобы накручивать себя, гадая, каков мой рейтинг в глазах Рами, я решила просто расслабиться и одобрять достоинства других. И от решения перешла к делу. Если я выходила куда-то с Рами и какая-нибудь русская красавица или хорошенькая молодая австралийка подходили, чтобы поздороваться со своим «дорогим другом», я мысленно накидывала на свой норов узду, медленно дышала и уговаривала себя просто пережить это.

Это была осознанная поворотная точка в моем разбирательстве с накопившейся неуверенностью. Я не хотела чувствовать себя приниженной, я хотела принимать собственную красоту, наслаждаться каждой ее минутой и гордиться каждым своим шагом, и неважно, обращает ли Рами на меня внимание.

А что же морщинки? Да ничего! Причина этого кризиса была не в морщинах. И не в Марселле, Люси или Марии. Дело было в исцелении вреда, который я причинила сама себе. Никакие морщинки не могли украсть у меня искру. Я должна была смотреть в зеркало на себя , а не на морщины на моем лице. Я должна была смотреть на эту женщину целиком и помнить, кто я такая. Я должна была поддерживать собственное чувство одобрения себя в присутствии других людей, которыми восхищалась.

Вот что дает силу иметь дело с «ахиллесовыми пятами» любви.

Мне пришло письмо от человека, от которого я уже не чаяла когда-либо получить весточку. Стив — довольно привлекательный мужчина, успешный девелопер недвижимости, владелец красивой яхты. За несколько лет до нашего знакомства с Рами у меня со Стивом была мимолетная интрижка.

Письмо Стива было деловым: он надеется, что я его помню, ему нужно задать мне важный вопрос, и он просит меня не беспокоиться, если я вышла замуж или связана с кем-то отношениями. Его намерения совершенно платонические. «Я теперь живу в Сан-Франциско, но буду рад приехать туда, где живешь ты, потому что мне нужен личный разговор».

И все. Ни любезностей, ни новостей о его жизни, ни вопросов о моей. Я сомневалась, что эта встреча станет для меня чем-то бо́льшим, чем просто развлечение во время обеда, и, честно говоря, с тех пор как мы последний раз виделись со Стивом, я ни разу о нем не вспомнила.

Во времена нашего романа мы побывали на нескольких свиданиях, а потом он привез меня к себе домой — в пентхаус на берегу океана. Хотя и со вкусом обставленная, внешне квартира скорее напоминала выставочный павильон, чем жилое помещение. Я не увидела ни картин, ни почты, ни личных сувениров — ничего. Стив вполне мог быть минималистом в быту или просто сверхчистюлей, но интуиция говорила мне обратное.

Мы некоторое время повалялись на кровати, целуясь, но, когда он извинился и отлучился в ванную, я вскочила и распахнула платяной шкаф. Совершенно пустой! Не было даже грязного носка. О боже мой! До меня дошло, что он здесь не живет.

Я подступила к Стиву с расспросами, и он сознался, что женат — и дети есть! — и арендовал этот пентхаус несколько лет назад специально для того, чтобы привозить сюда женщин. Я едва со стыда не сгорела. Он принялся объяснять, что увяз в несчастливом браке и что такой способ действий для него — единственный выход. Но Стив не хотел разводиться с женой, пока не найдет женщину, в которую сможет влюбиться, и, как он признался, ко мне у него возникли настоящие чувства.

Все это едва ли имело какое-то значение. Я никогда не могла доверять человеку, способному на такую двуличность, поэтому сразу же ушла. Но Стив не смирился. Он несколько недель засыпал меня СМС и электронными письмами, утверждая, что ощущает особую связь со мной. Он даже предложил — надо же, какая великая жертва с его стороны! — перестать встречаться с другими женщинами. Я буду его единственной. Не считая жены.

Какая честь! Я могла занять место любимой наложницы в гареме. После этого все, что мне оставалось сделать, — это изгнать его жену, и тогда я стала бы шахиней.

Я велела ему больше никогда мне не звонить и не писать.

Итак, у меня не было ни малейшей причины встречаться со Стивом. Но меня заело любопытство. Я решила, что из разговора с ним смогу вынести что-то такое, что поможет моим пациентам. Написала ему, что живу в Нью-Йорке и он может прилететь ко мне и побеседовать за чашечкой кофе. Стив ответил, что сумеет взять отгул через пару дней.

Вплоть до нашей встречи я совершенно о нем не думала. Я была слишком занята. Вдобавок к индивидуальным сеансам раз в неделю я вела мужскую группу. В ней было пять участников, каждого из которых я также вела индивидуально. Каждый из членов группы подписал клятву о конфиденциальности, чтобы все пациенты чувствовали себя свободно и могли делиться самыми потаенными переживаниями.

Конкретной темы у группы не было, и я не составляла загодя никаких программ. Пациенты могли говорить обо всем, о чем хотели, и никогда не знали, что будет происходить на следующей встрече. Не было и конкретной структуры встреч, так что каждый мог высказываться в произвольном порядке, и было очень интересно наблюдать, как пациенты на это реагируют. Я лишила их всяких социальных ролей, все они оказались на игровом поле с равными условиями.

Часто возникали неловкие паузы, вытаскивая на поверхность всякого рода социальную тревожность. Всегда вставал вопрос о том, кому начинать, и тащил за собой следующие: кто считает, что его сообщение стоит того, чтобы его выслушать? Кто возьмет на себя лидирующую роль? Кто монополизирует внимание группы? И кому придется на это реагировать? И не станет ли мое сообщение бременем для группы? Чувствую ли я, что заслуживаю поддержки? Смогу ли принять ее? Смогу ли я поделиться своими мыслями и вытерпеть публичную интимность? Так ли необходимо мне быть «разрешителем» проблем для всех остальных? Что делать: попытаться захватить лидерство — или отстраниться?

На мой взгляд, это увлекательное занятие — наблюдать, как возникает соперничество, и часто один член группы выступает как альфа-самец, а остальные принимают подчиненные роли.

В нашу группу вошли Бадди, Оскар, Джон, Антуан и Эндрю.

Антуан, француз-музыкант, был сексуален до безумия и пытался оправиться от несчастной любви. Он одевался как молодой Джеймс Дин, и его личность отражала это картинное бунтарство. Аутсайдер, художник по натуре, чуждый условностям, весь из себя уязвленный и сентиментальный, с красивым смуглым лицом и трехдневной щетиной.

Эндрю предпочитал костюмы и консервативные галстуки. Он часто бывал зажат и скован в общих разговорах, как и подобает банковскому функционеру — чувствовал себя не в своей тарелке. Он жил одиноким холостяком в течение 10 лет, после того как принял решение оставить жену, которую разлюбил.