Елена Трепелкова - Высшая школа материнства

В начальной школе в Швейцарии учились тогда 6 лет. После следовали три класса средней, так называемый cycle d’orientation, или ориентационный курс, который и завершал обязательное образование.

В 1971 году, когда я поступила в среднюю школу Бюде, там было четыре направления по результатам экзаменов после начальной школы: латинское, научное, общее, и practique (профессиональное); самые высокие баллы на выпускных экзаменах после начальной школы требовались для латинского.

Родители хотели, чтобы я пошла в 8-й класс, соответственно возрасту, на общее направление, чтобы не перегружать меня предметами, не входящими в русскую школьную программу. Главное – чтобы я выучила французский методом погружения. Упор же будет делаться на русскую школьную программу. Изучение латыни казалось им пустой тратой времени. Немецкий был обязательным предметом, но советские ученики обычно освобождались от него по просьбе родителей.

Я сдала вступительные экзамены. Математика показалась легкой – русская программа опережала местную. С французским же дело обстояло иначе. Я плохо помню, но, кажется, требовалось найти систему в цепочках тех или иных французских слов, а также найти синонимы и антонимы. Незнакомые слова я должна была подчеркивать. Подчеркивать пришлось много.

Вскоре после экзаменов отцу позвонили из администрации школы. Кажется, звонил сам директор. Он сказал, что мне определенно нужно идти на латинское направление, но также предложил подумать над тем, чтобы я пошла в 7-й класс, потому что это последний год, когда французская грамматика, орфография, глаголы и лексика преподаются отдельными предметами. То, что мне придется учиться с детьми на год младше, отцу не слишком понравилось, да и латынь казалась ему совершенно бесполезным предметом, но я слышала их разговор, и предложенный план пришелся мне по вкусу. Мне захотелось углубленно изучать французский, как учат его франкоговорящие дети. После экзамена я поняла, как плохо я его еще знаю.

Идея пойти на самое сложное отделение и учить латынь меня тоже привлекала, и я не хотела лишаться уроков немецкого. В результате в сентябре 1971 года я учила три иностранных языка: французский, немецкий и латынь. Тогда-то у меня и возник сам собой несложный, но весьма действенный способ изучения иностранных языков, которым я с тех пор пользуюсь. Я читала на языке столько, сколько могла, и каждый день заучивала по 10 новых слов. Вскоре у меня уже не набиралось 10 новых слов, и я снизила норму до пяти. Еще через какое-то время я ограничивалась двумя.

Однажды в наш класс пришел директор. После недолгого разговора о текущих школьных делах он вдруг спросил, почему мы решили учить латынь. Затем показал на меня и повторил вопрос. «Мне просто она нравится», – ответила я. Он сказал, что такой ответ – лучший из возможных. Я делала то, что мне нравилось. Но уже на том этапе этого было недостаточно. Мне хотелось добиваться при этом отличных результатов. Я убеждена: если действительно любишь то, что делаешь, ты обречен на успех. Я не верю в несчастную любовь. Настоящая любовь всегда взаимна. Секрет, по-моему, в том, чтобы не путать ее с честолюбием или слепым увлечением.

7-й класс я закончила первой в классе, и в середине 8-го мне предложили перейти на класс выше. Я согласилась. Мне пришлось отказаться от латыни, но на зимних каникулах я нагнала сверстников в немецком. Можете считать меня тщеславной, но я с большим удовольствием отметила изумление на лице преподавателя немецкого, когда он отдавал мне работу с «шестеркой» (высшая оценка в швейцарской школе) на первой же неделе обучения в 9-м классе. В то время я также начала учить английский. И 9-й я закончила первой ученицей.

За два месяца до своей смерти отец рассказал мне о разговоре с младшим коллегой. Случился он во время его второй командировки в Женеву. С тех пор как я жила там с родителями и ходила в местную школу, прошло больше 10 лет. К тому времени я уже вышла замуж и жила в Нью-Йорке. Видимо, ребенок того коллеги ходил в ту же школу, где училась я. Вот он и спросил у отца, прожившего в Женеве не один год, слышал ли он о русской девочке, ходившей в коллеж Бюде много лет назад, о которой до сих пор вспоминают как об особенно одаренной ученице. И отец ответил: «Конечно. Это моя дочь».

Больше он ничего не сказал, да и я не задавала вопросов. Мы поняли друг друга без слов. Я счастлива, что подарила ему несколько мгновений отцовской гордости. И рада, что он мне об этом рассказал.

И в то же время как мне хотелось бы дать ему куда больше, чем обещания успеха. Только теперь, оглядываясь назад, понимаю глубину его отчаяния, когда я отказалась от возможности сделать карьеру. Человеком он был весьма жестким, но всегда позволял мне принимать самостоятельные решения и никогда не настаивал на своем. Он держал свое мнение при себе. Те, кто хотел узнать его, слушали. Мне тяжело думать о том, как жестоко я, должно быть, разочаровала его.

Довольно интересно, что в обеих моих школах произошли схожие случаи. Первый – после диктанта в 4-м классе русской школы. Четверть едва началась, как родителей вызвали в школу. Меня обвиняли в том, что я списала у соседки по парте, отличницы. Не знаю, что они сказали учителю, но мне они не сказали ни слова. Они всегда вели себя уверенно, но не высокомерно. И к этому инциденту они отнеслись как к недоразумению, чем это и было на самом деле. Я редко делала ошибки в словах, так что их реакция была вполне естественной. Тем не менее я благодарна и счастлива, что они встали на мою сторону. Я очень ценила доверие: это очень ценное чувство в принципе, а родительское – тем более. Мне не нужно было его завоевывать, оно было отправной точкой наших отношений. Считалось, что я его достойна, и я старалась это доверие оправдывать.

На следующий день мне велели пересесть за парту к менее блестящему ученику. Несмотря на всю эту шумиху, вопрос о наказании не поднимался. Очередной диктант я снова написала без ошибок. Инцидент был исчерпан.

Первые несколько месяцев в швейцарской школе мне пришлось трудно – я плохо знала французский и не всегда понимала, что говорит учитель и что от нас требуется. На первой контрольной по математике преподаватель строго упрекнул меня, что я списываю у соседки. Как смогла, я постаралась объяснить ему, что подсматриваю только затем, чтобы понять, какое задание нам дали. По части списывания правила были весьма строгие. Уличенному тут же ставили «ноль». Ни жалобы, ни оправдания обычно не помогали. Преподаватель едва заметно помедлил и не стал забирать у меня листок, однако сомневаюсь, что он мне все же поверил, судя по тому, с каким выражением на следующем уроке он отдавал мне работу с оценкой. Не помню, какую оценку получила моя соседка и к тому времени новая подружка, но совершенно понятно было: я никак не могла у нее списать. Ошибок у меня не было.