Екатерина Михайлова - Методы практической психологии. Раскрой себя

В шеринге по этой работе выражались сильные чувства, связанные с личным опытом или историей семьи. А вот в процесс-анализ вплелись исторические сведения, фрагменты семейных воспоминаний – например, одному участнику группы рассказывал дед, что в страшные годы были старушки, которые такое зелье умели сварить, что человек умирал во сне. И что отчаявшиеся люди обращались к таким старушкам – чаще для детей… Делалась эта работа в одном южнорусском городе, что существенно: и места не такие дальние, и уклад сельской жизни Украины не чужой, и ядовитые травки в полях растут похожие, и кое-какая исследовательская литература в 90-е публиковалась. Группа была, что называется, «в теме» – и не только психологически.

Процесс-анализ часто помогает понять какие-то особенности системы родовых «посланий», которые в самой работе ускользают от внимания. Так, в упомянутом «семейном древе» в следующем поколении у всех женщин наблюдалась отчетливая тенденция «жить ради детей» – на такой женился и единственный выживший сын той самой бабушки, отец протагонистки. И уж кормили этих детей с какой-то даже истовостью, фанатично – что тоже понятно. Спокойное, трезвое отношение к еде начало формироваться только в третьем поколении. Таких деталей вспомнилось и осозналось еще немало, что дополнило уже сделанную работу. Тем временем мы вышли за пределы самого повествования (отчасти и для того, чтобы не лишать экс-протагонистку ее собственной внутренней «доработки», ее 48 часов). Речь зашла о теме еды, питания – как она представлена в семейных традициях тех мест. Мы были поражены тем, как много вспомнилось бытовых привычек, ритуалов и текстов, связанных в культуре с эмоциональным отреагированием последствий голода или страха перед ним.

При подробном рассмотрении «семейного древа» обычно находятся ресурсные области, «зоны исцеления» основных травм, альтернативные сообщения. Семейное предание, акцентирующее лишь трагические события, – это всегда несколько однобокая версия, но для появления более объемного и сложного взгляда на многопоколенную историю как раз и нужно, чтобы травма была проработана. Тогда вспоминаются и другие сюжеты, другие фигуры; даже страшное уже может быть понято как-то иначе. Вот это «расширение» взгляда на свой род, следующее за фокусировкой на проблемных «узлах» событий и отношений – один из заметных эффектов работы с «семейным древом». Процесс-анализ, который обычно проводится на другой день, завершает то, что инициировано в разогреве, прорабатывается в действии и начинает интегрироваться в шеринге.

И в который раз замираешь в изумлении от суровой красоты этих самых семейных преданий и от того, как в психодраме они отливаются в образы, действие, слова. «Ничто ни на чем не кончается здесь, поколение – мельчайший срок. С каждой позы сдувает спесь времени ветерок…»

На одной из недавних групп немолодая дама, химик по профессии, работала со своей склонностью к излишней мобилизации по любому, даже не очень того заслуживающему, поводу. Без всяких объяснений сказала, что ей надо «встретиться» с бабушкой, которая сберегла отца, тогда маленького мальчика, в блокаду. Подробности отрывочны, ужасны и всем нам так или иначе знакомы – не лично, конечно, но все же знакомы. Дача в Комарове, самолеты с черными крестами, зима, те самые страшные саночки с завернутыми в занавески и одеяла покойниками… В этом рассказе была еще и лошадиная шкура, добытая бабушкой-общественницей по какому-то невероятному блату, – промороженную шкуру они и ели, отрезая от нее по кусочку, варили долго-долго и ели, и оба выжили. И что сказала внучке эта сухая, резкая и, понятно, давно ушедшая бабка? А вот: «У тебя умения мобилизоваться на троих. Если, не дай бог, надо будет, – мы вас всему научили. А пока не бомбят, я тебе командую: отбой!»

И в самом деле, разве не научили? Больше, чем мы себе представляем, – и не все в этой «науке» стоит тащить на себе без осмысления. Но чтобы осмыслить, надо, бывает, хоть иногда вспомнить и оживить детали, назвать имена. И оказывается, что не одни только травмы и неоплаканное страдание «нас всему научили». Были и таланты, и чудесные спасения, и любовь, и соленые шутки, и тайные молитвы, и верность семейной традиции хоть в чем-то – не всегда могло получиться в большом и важном, но хоть в чем-то…

В заключение к своей последней книге «Советские люди. Сцены из истории» социолог Н. Н. Козлова пишет: «Тревоги порождаются и плюрализацией жизненных миров. Жизнь становится мобильной, постоянно меняющейся. Индивидуальная биография начинает ощущаться как последовательность движения по разным мирам, ни один из которых не воспринимается как «дом» [19] Наталья Козлова. Советские люди. Сцены из истории. Изд-во «Европа», 2006. – С. 484. . «Бездомность», по мысли П. Бергера, – ключевая метафора современности. Она же – метафора советской жизни». Как говорят наши клиенты, – «отзывается».

И тогда работа с многопоколенной семейной историей становится чем-то иным, это уже не только затейливая и специфическая, «на любителя», психотерапия. Это своего рода дорога домой, только не во внешнем мире, а во внутреннем. Тогда «разворачивание свитка» позволяет почувствовать: что бы ни случилось, есть некая основа самосознания, связь с «семейным древом», и ты не один в этом мире. Они жили, страдали, любили, надеялись – порой в немыслимо трудных или трагических обстоятельствах, но в результате мы пришли в этот мир, и «наши мертвые нас не оставят в беде». Они гораздо ближе и важнее, чем это может казаться. И мы знаем и помним гораздо больше, чем сами думаем. И возможно, откровенно субъективный характер этого знания – его плюс, а не минус (хотя бы уже потому, что ни за что другое себя не выдает).

Во времена перемен, когда множество людей переживают последствия культурной травмы, работа с семейной историей словно запрашивается самой жизнью: на мой взгляд, это одна из форм культурной терапии. Каждый из нас носит в себе историю семьи, с которой связаны многие явления, обычно не рассматриваемые под этим углом зрения. Легкость возникновения катастрофических прогнозов и разнообразных страхов, склонность к насилию и попаданию в роль жертвы, дисфункциональные семейные паттерны, аутодеструктивное поведение – это и многое другое явно выходит за рамки индивидуального психотерапевтического запроса.

Работа с семейной историей могла бы послужить посильным вкладом профессионалов в решение такого рода проблем – и, если угодно, поклоном нашим предкам, пережившим так много.