Паоло Мантегацца - Физиология наслаждений

Женщины, читающие мою книгу, вольны упрекнуть меня в невежестве, но им невозможно укорить меня в самонадеянности. Их наставления принесут мне пользу: я надеюсь составить впоследствии отдельную монографию любви.

Как бы ни был необъятен запас образов, которым располагает любовь, нож философа сумеет сорвать маскирующие ее одежды, срезать покровы ее и обнажить скелет, лежащий в ее основе. Да, суть и основание любви все же состоит во взаимном влечении полов ради приведения материи к жизни и воспроизведения новых особей. Участие чувства в этом феномене и составляет невещественную любовь, могущую достигнуть до такой силы и высоты, что люди, объятые ею, в состоянии окончательно забыть о финальной цели своих стремлений. Эта забывчивость простирается у многих до отрицания того, что, в сущности, сближение полов составляет действительную и непременную цель любви; при этом полагают, что сделанное мною выше определение любви унижает это чувство. Это – одно из тех предубеждений, которые, будучи обусловлены более страстностью, чем рассудком, приводят людей к заблуждению. Определенность никогда не может унизить сущности предмета; правда разоблачает и окончательно изобличает; она выставляет на вид уродливость, но никогда не может сотворить недостатка, которого не было раньше. Сочетание полов вовсе не составляет действия грубого или низкого, будучи выполнением естественного закона, а вместе с тем – и проявления прекраснейшей из жизненных сил; только человек мог изуродовать и унизить этот феномен любви проституцией нравственного его начала. Человек может любить, и любить страстно, чистейшей платонической любовью, не помышляя вовсе о прелести последних объятий, не ведая даже того, что открыло людям видение добра и зла, но все же, в естественном порядке вещей, любовь его будет бессознательно основана на понятии о поле и о воспроизведении себе подобных. Любовь возможна только к особи иного пола и только в возрасте, способном к деторождению; это одно уже показывает, где источник аффекта. Из отпрыска одного и того же растения искусный садовник может воспитать побег, приносящий обильный плод, и ветку многоценную, которая истощает жизнь свою, произращая цветы и листья.

Каждая из ветвей, однако, будь она изукрашена листьями и цветами или удручена обилием семян, одинаково исходит из одного и того же корня, составляя часть одного и того же растения. То же бывает и с любовью: при обычном своем течении, она дает нам вместо зеленых листьев чистейшие радости свои; вместо цветов – поцелуи и ласки; плоды она срывает при полном развитии своих наслаждений. Как дерево растет высоким и стройным, не давая ни цвету, ни плодов, так и любовь способна озарять теплыми своими лучами людей, никогда не изведавших содроганий чувственной любви. Дерево, тем не менее, сотворено природой для передачи семенами жизни другим особям, а пламень любви зажжен в сердцах людей ради того, чтобы они передавали теплоту жизни следующим за ними поколениям. Это сравнение может быть доведено и дальше. Как растение не покрывается цветом и плодами, так и любовь может довольствоваться вечнозеленой красой листьев, т. е. платоническими утехами. Когда любовь достигла плодов своих, тогда природа выполнила свое назначение, и оба должны бы подлежать одинаково замиранию и смерти, но и тому, и другому суждено бывает еще долгое существование благодаря щедрости провидения.

Наслаждения любви так велики и сильны, что они одни могли бы изукрасить всю жизнь и сами по себе стать целью существования. При чистоте помыслов они зарождают в сердце сцепление благородных чувств, приносящих фимиам и дань нескончаемых своих радостей одному и тому же божеству. Влияние любовных наслаждений нет возможности определить с точностью, так как оно изменяется сообразно с многоразличными изменениями видов любви. Наслаждения эти, однако, вообще приводят человека к эгоизму, будучи нескончаемо дороги ему. Человек пугается при мысли временного их лишения и защищает сокровище свое с упорством истинной ярости.

Таким образом, люди, не будучи злыми, переступают иногда границу обязанностей и, увлекаемые как бы некоей манией, повергают лучшие и святейшие чувства свои, встав на пути их бешеной скачки. Но здесь мы уже вступаем в область аффектов патологических.

Любовь чаще всех других чувств умеет распределять дары свои неравномерно и оказывается то щедрой до безмерия, то крайне скупой.

Все могут проводить время более или менее приятно с особами иного пола, но далеко не все умеют любить. Чтобы испытать на себе силу этой страсти во всем физиологическом ее совершенстве, необходимо почувствовать в собственном сердце силу и пламень любви; ими обладают, однако, далеко не все люди. Чтобы насладиться высшими радостями этого чувства, следует вкушать их крупными приемами. Как женщина, так и прочие любители этого высокого наслаждения выпивают по большей мере чашу любви одним медленным глотком, пьянея только раз в продолжение всей жизни, и позднее, полюбив, может быть, еще раз, они изливают на какое-нибудь создание только последние капли аффекта. Другие же, наоборот, будучи скаредами по самой природе своей, вечно сосут по каплям из чаш и кубков и, размельчив до бесконечности дозу любви, неделимую по самой сути своей, наслаждаются ей в приемах чисто гомеопатических, что в действительности равняется для них совершенному отречению от божественного напитка. Эти скареды или ростовщики в деле любви любили, по заверениям их, до сотни раз, сохраняя в запыленных архивах своих несметное количество надушенных писем, излияний судорожной любви и шкатулки, переполненные локонами и засохшими цветами. Но люди эти, поверьте, не любили вовсе. При рождении нашем природа снабжает нас единственным кубком, полным нектара любви, и чтобы опьянеть от него, необходимо бывает выпивать его сразу. Кто же делает вид, будто испивает из него и частыми приемами, и вместе с тем крупными приемами, тот поступает как кабатчик, разбавляя водой священную влагу любви. Заверяют, что все люди слеплены будто из одного и того же теста. Существуют, однако, на земле не то гении, не то уроды любви, которые умудряются любить не раз и не два, и всегда с одинаковой горячностью.

Любовь, выражаясь на лице человеческом, принимает всевозможные виды. Почти все картины, хранящиеся в музее дружбы, годны и для изображения любви, только с придачей им более горячих оттенков. Всем известно, какими легкими ударами кисти умеют художники превратить снежное небо Сибири в пламенное сияние тропического небосклона. Поступите так же и с образами любви и дружбы. Радости любви никогда не могут перейти в область чувств морбидных из-за излишней силы этих чувств. Чтобы возвысилась самая любовь, ей следует оставаться неразлучной с чувством обязанности и сохранения собственного достоинства, тогда она может дойти до крайней высоты, становясь лишь величавей и красивее от все более и более высокого полета. Наибольшее условие этого распределения составляет пол любящей личности. Только женщина способна доходить до высших степеней этого наслаждения, и ей же суждено испытывать самые жестокие спазмы любовных мучений. Страсть эта для нее бывает первым идолом жизни и нередко – последним для нее кумиром. Весь мир и нежнейших, и сильнейших чувствований и сложная тайна всех ее стремлений – все обращено к этому центру и все из него исходит для нее. Она почти никогда не допрашивает себя о цели собственной жизни, так как для нее для наполнения целой вечности достаточно одного чувства любви.