Сергей Кара-Мурза - Демонтаж народа. Учебник межнациональных отношений

Понятно, что и этнонационализм нерусского населения («снизу»), и этнонационализм элиты «титульной нации» («сверху») не мог не породить ответной этнической мобилизации русских. Этнологи довольно единодушно признают сугубо компенсаторную природу всплеска русского этнонационализма в 90-е годы. Сдвиг к этноцентризму нерусских сограждан соответственным образом «этнизировал» русских.

Но еще важнее влияние общего кризиса и нарастания социального хаоса, для противостояния которому люди обращались к простому («естественному») и почти единственному в рамках доктрины рыночной реформы способу сплочения – на основе этнической солидарности. Быстрее всего она мобилизуется через образ враждебного иного. По данным ВЦИОМ, с 1989 по 1993 г. уровень «этнонационального негативизма» у русских вырос в 2–3 раза (с 27 до 56–75 %). Это объясняют стремлением гарантировать минимум социальной стабильности и защищенности [4].

Здесь мы не будем затрагивать программу искусственного разжигания этнонационального чувства русских с помощью непрерывных оскорблений в адрес и самих русских в целом, и русских националистов. Отдельным большим блоком в эту программу входит тема «русского фашизма». Эти оскорбления не могут быть следствием низкой квалификации ученых и журналистов, которые их применяют, даже в элементарных руководствах говорится, что это – заведомое провоцирование конфликта. Социологи отмечают: «Весьма показательна в этом смысле лексика исследователей, пишущих о русском национализме. Практически в каждой статье на данную тему можно найти арсенал психиатрических терминов типа «шизофрения», «паранойя», «бред», «комплексы» и т. п. … В действительности нет никаких эмпирических данных, свидетельствующих о том, что среди русских националистов преобладают индивиды паранойяльного психологического типа. Таких данных нет и в отношении прочих социальных движений. Напротив, существует множество исследований, опровергающих наличие однозначных соответствий между идеологией группы и личностным типом входящих в нее людей» [30].

Конечно, чувство оскорбленного этнонационализма разжигается и непреднамеренно, в том числе властями. Вот, например, как было на короткое время мобилизовано этническое чувство в связи с устранением из паспортов графы национальность. В полемике с Тишковым выступила Т.Л. Борисова со статьей под заглавием «Изъятие национальности из паспорта имеет целью разрушение России». Она пишет: «Трагичный и заранее просчитанный результат имеет изъятие из паспорта нашего национального имени – русский. Наше родовое имя «русские» последовательно и методично вытравливается из русского национального сознания… У русских их национальное имя отнимают, так появляются в прессе абсурдные фигуры – татарстанец Иванов, башкортостанец Петров, карелец Сидоров, а все они именуются Россияне – будто подкидыши из никому неведомого племени… Тут не простая игра слов в суете геополитических перемен. Ведь племенное имя для нации есть залог будущего воссоединения. Именно оно дало возможность евреям тысячелетиями сохраняться в рассеянии, оно помогло соединиться немцам. Но смогут ли узнать друг в друге родную кровь казахстанцы и россияне, прибалтийцы и приднестровцы? Нет, не смогут! И потому у разделенных сегодня русских не останется даже надежды на будущее воссоединение» [24].

В. Малахов указывает на опасность того, что примордиализм как культурная предпосылка этнонационализма запускает автокаталитический, самоускоряющийся процесс, создающий порочный круг. Возникает взаимная этнизация всех групп населения, ведущая к нарастанию напряженности. Он так видит эту порочную обратную связь: «Русские националисты хотели бы видеть Россию русской. По их представлениям, нерусские должны либо стать русскими, ассимилировавшись, либо уехать. Активисты меньшинств, в социологии зачастую называемые «этническими предпринимателями», видят в отрыве этничности от территории угрозу национальной идентичности тех групп, которые они претендуют представлять. Единственная гарантия сохранения этничности в их логике – это сохранение этнически определенного (квази)государства. Укрепление суверенитета там, где он уже есть (в так называемых «национально-территориальных образованиях»), или обретение такового, если его еще нет. Иными словами, всякому этносу нужна «своя» территория.

До тех пор, пока обсуждение проблематики дискриминации будет вестись в этноцентристских терминах – то есть не в терминах прав человека, а в терминах прав этноса, – жертвы дискриминации будут говорить на языке тех, кто их дискриминирует. До тех пор, пока защитники прав этнических меньшинств не преодолеют эссенциалистских представлений об этничности, они будут невольно служить воспроизводству того языка, который к нарушению этих прав как раз и ведет» [31].

Этнологи признают, что русский народ действительно находится перед историческим выбором – ход развития России будет в большой мере зависеть от того, возобладает ли в сознании и политической практике русский гражданский национализм или этнонационализм.

О. Неменский пытается провести беспристрастное сравнение двух альтернатив: «Перед носителями русского самосознания сейчас стоит выбор: либо строить свой национальный проект, постепенно отвоевывая у власти равноправие с народами, уже имеющими в составе РФ свои национальные образования и легальные возможности для национальной жизни, либо побороться за «изгнание Запада с Равнины», за то, чтобы убрать из сознания людей «националистическую заразу» и отстроить вновь великую Равнинную (Евразийскую) империю на старых принципах. Этот путь имеет солидную идейную традицию и активно предлагается в наши дни. Его адепты, признавая «цветущую сложность» «основным принципом евразийской философии», весьма резонно утверждают его традиционность для России. Но традиционность – не значит адекватность эпохе и тем более – билет в будущее» [32].

Таким образом, суть выбора видится как продолжение строительства, в новых условиях, гражданской нации с государственно-национальным устройством по типу Российской империи или СССР (то есть без ассимиляции и апартеида) – или построение национального русского государства («Россия для русских»), легитимированного идеологией русского этнонационализма [211].

Здесь надо сделать одну оговорку. Некоторые этнологи рассматривают еще один вариант развития России как полиэтнической системы, не сводящийся к сформулированным выше альтернативам, – мультикультурализм. Они считают возможность построения общества в духе новой доктрины США – как конгломерата разных этнических (этно-культурных) сообществ, не «сплавляемых» уже в единую нацию с помощью «плавильного тигля», но лояльных государству. В среде российских этнологов отношение к такой возможности скорее скептическое – исходя из общих соображений и, в особенности, в приложении к России. Господствующий в сознании примордиализм оставляет мало шансов удержать необходимый для соблюдения норм мультикультурализма уровень толерантности (точнее, безразличия). Он будет сдвигать все взаимодействующие группы к этнонационализму.