Александр Щипков - Традиционализм, либерализм и неонацизм в пространстве актуальной политики

Характерный пример. Когда Донецкая и Луганская народные республики сражались за свою независимость, среди их сторонников наметилось интересное стилистическое расхождение. Оно никак не влияло на решимость поддерживать ДНР и ЛНР. Но при этом часть сочувствующих сравнивала ДНР и ЛНР с «Молодой республикой Советов», зажатой кольцом фронтов, другая же воспринимала происходящее по аналогии с Белым Доном, Добровольческой армией, Ледяным походом. О чём говорит этот парадокс? О том, что перед лицом настоящих, а не вымышленных исторических испытаний национально мыслящие русские интеллектуалы оказались едины. Обе стороны выступили против украинского либерал-нацизма, против наследников Петлюры, Бандеры, Шухевича и Гитлера. Через сто лет после трагических событий гражданской войны в России русское историческое сознание оказалось единым, а разница между «красной» и «белой» идеями осталась уделом академических штудий. Это важный шаг на пути к преодолению самого глубокого разрыва традиции в русской истории. Это пример того, как глубочайший исторический разрыв может быть преодолён.

Исходя из сказанного, можно поставить вопрос шире: как реконструировать традицию, нащупать её «точку сборки»? Для начала необходимо научиться слушать друг друга. Серьёзный анализ состояния традиции в России дают авторы социально-политического сборника «Перелом». Они, в частности, уверены: консенсус на основе традиции «отражает собирательную точку зрения российского большинства, не раскалывая его на левых и правых. Она отвечает сегодняшней политической ситуации» [17, с. V]. Другое положение, проходящее сквозь тексты всех авторов, состоит в следующем: традиция – не какие-то формы прошлого, заранее и априори получившие «сертификат исторического соответствия». Традиция – это то, о чём договариваются. Если надо, договариваются повторно. В этом и состоит суть национального консенсуса.

Политолог Елена Жосул в своей статье о «Переломе» констатирует необходимость «договариваться во имя общих целей и святынь, которые важнее, чем изысканные особенности собственной идеологической концепции, столь дорогой сердцу» [27].

Конечно, активной части российского общества ещё только предстоит научиться слушать друг друга. Ведь рамки традиции нельзя определить назначающим жестом. Но и позиция исторического нигилизма («Я не знаю, что такое традиция», «В России нет традиции») как результат массовой дезориентации в советскую и постсоветскую эпохи не может считаться конструктивной.

Задача не в том, чтобы настоять на готовом понимании традиции, а в том, чтобы поддерживать процесс её обсуждения. Процесс работы коллективной памяти чрезвычайно важен для традиции. Он заставляет традицию самовоспроизводиться. Разумеется, он должен происходить не только в виде конференций и круглых столов (эффект от таких официальных мероприятий редко выходит за пределы академического обсуждения), но в первую очередь в повседневной жизни. Генезис традиции должен стать делом каждого человека, осознающего принадлежность к русской культуре, предметом гражданской активности.

В настоящее время от консервативной мысли требуется чёткая манифестация критериев и маркеров понятия «традиция». Что в свою очередь требует выработки параметров социокультурного баланса – баланса процессов стабилизации (поле традиции) и эволюции (поле новации). Сегодня это одна из существенных теоретических проблем.

Как подчёркивают представители современной традициологии, необходимо определить «единство, меру противоречивого взаимодействия традиции и новации. Если эта мера нарушается и начинает доминировать одна из сторон, то имеет место консервация традиции, превращение её в музейный экспонат, либо навязывание чуждого, неприемлемого для данного этнокультурного сообщества опыта. В обоих случаях наблюдается разрушение “живой” традиции и потеря преемственности социального опыта» [12, с. 128].

В рамках подлинного консерватизма традиционная культура не разрушается, а, модифицируясь, сохраняется в обновлённом виде.

В последнее время одним из наиболее популярных мемов, спущенных в массовое сознание, является мем «модернизации». Слово это изначально принадлежит узкому, скорее технологическому контексту. Но наблюдая его функционирование в сфере политической риторики, нетрудно заметить попытку ряда авторов резко расширить рамки понятия, превратить его в идеологему и даже в своеобразный лозунг.

Между социально и научно обоснованным понятием модернизации и модернизацией как идеологемой есть существенная разница. Одно дело модернизация как технологический рывок и социальный инжиниринг. Другое дело – вера в модернизацию как технократический культ, навязываемый обществу во избежание решения реальных и насущных задач. В принципе вопрос о модернизации сегодня как никогда актуален, но он имеет более узкие и куда более конкретные рамки, чем у авторов «модернизационных» идеологем. Речь идёт о наметившемся в последние два года мировом тренде, связанном с реиндустриализацией ведущих стран мира.

Как свидетельствуют аналитики журнала «Эксперт», «первыми флаг реиндустриализации подняли США, от них стараются не отставать и Европа, и остальной мир. Причём речь идёт не просто о возрождении производства на своей территории – мир включился в новую гонку под названием “индустриальная революция 4.0”, главными технологическими драйверами которой становятся цифровые и аддитивные технологии, а также робототехника, которые проникают в традиционные отрасли и радикально меняют их облик» [15, с. 44]. В настоящее время Россия также собирается «провести реиндустриализацию, вступить в новый технологический уклад и развить диверсифицированный оборонно-промышленный комплекс, способный конкурировать на гражданских рынках» [15, с. 44].

Такова объективная реальность. Совсем иное дело – реальность политтехнологическая.

Во втором случае лозунг «модернизации» явно или скрыто противопоставляется понятию традиции, как идеологически, так и стилистически. Это противопоставление абсолютно некорректно. Напомним, что похожим образом когда-то идеологически обыгрывались понятия «стабильность», «устойчивое развитие». Надо прямо сказать, что практика использования терминов-заклинаний в серьёзных политических дискуссиях сводит на нет их полезный результат.

Когда «модернизация» превращается в идеологему, мы получаем современный аналог первобытного культа, где слово не указывает на явление, но становится сакральным понятием, которое покрывает наличную реальность и оправдывает любую политику. Понятая подобным образом «модернизация» начинает служить почти мистическим объяснением для таких неприглядных вещей, как наступление на семейные ценности, борьба с православной Церковью, разгром фундаментальной науки и образования. В последнем случае мы имеем дело с возвратом к концепции «навыки вместо знаний», уже нанёсшей серьёзный урон образованию в СССР 1920-х гг. и сегодня вновь поднятой на щит.