Ольга Маховская - Соблазн эмиграции, или Женщинам, отлетающим в Париж

Есть достаточное количество сведений о том, что система социальной и психологической помощи российским детям даже в развитых странах только формируется [57].

Центральный момент исследования – рассказ об опыте эмиграции, о тех проблемах, с которыми сталкиваются наши собеседники или их знакомые при перемещении. Вопросы направляли рассказ таким образом, чтобы можно было получить ответы на основные вопросы исследования: какова была личная история эмигранта; как складывались отношения в семье и с детьми; какие из учебных или воспитательных учреждений наиболее популярны в эмиграции и почему; каким родитель видит будущее своего ребенка, что считает самым главным в воспитании, чем отличается французская система воспитания от российской, каковы наиболее сложные стороны и, напротив, преимущества воспитания российского ребенка за рубежом.

Самой большой сложностью поначалу было установление контактов в эмиграции. Психолог оказался новой фигурой не только для родителей, но и для представителей образовательных и воспитательных институтов. Не сложилась практика общения православного священника, работающего во Франции, и психолога из современной России. Первый из них представляет коллективистские ценности, второй – тенденцию к нарастающей индивидуализации, право личности на независимое от группы поведение и принятие решений.

Достоинство историй жизни при работе в российских диаспорах состоит и в том, что они близки к доверительной дружеской беседе «на кухне», понятной всякому русскому.

Было проведено более ста интервью с воспитателями, директорами школ, священниками, родителями, представителями в основном третьей («диссидентской») и четвертой («экономической») волн российской эмиграции во Франции. Встречи с мамами и детьми проходили в православных приходах Парижа, на площадках возле школ, которые посещали родители, в самих школах, после детских праздников, дома у эмигрантов.

Надо сказать, что эмигрантки не любят рассказывать, как они попали в эмиграцию, или рассказывают романтическую версию своих историй. Любовь, вынужденный отъезд, насильственный выезд. Очень трудно проследить логику развития событий от начала, собственно инициации эмиграции, до текущего момента. «А что вы хотите, – резонно заметила мне одна из эмигранток, – у каждой из нас за спиной хотя бы один сговор с дьяволом, когда пришлось поступиться репутацией или принципами в надежде на хорошее положение здесь. Сама эмиграция – это такого рода сделка» . Из другого интервью: «Для эмигранта важно сохранить миф о своем успехе здесь, тот миф, на который он сам купился. Здесь не любят говорить о своих проблемах, а также выслушивать проблемы других. Здесь вами поспешат воспользоваться, но не бросятся помогать» .

Для родителей важно сохранить свой позитивный статус воспитателя в глазах общественности и они склонны к педагогической демагогии. Нет другого способа проверить информацию из интервью с родителями, как получить ее из разных источников. Хорошими «экспертами» в этом смысле являются и директора школ, учителя, библиотекари или руководители детских кружков, каждый из которых со своих позиций готов выносить оценки существующей системе социализации детей, в которой они работают.

Эти истории рассказаны не в экспериментальных условиях, а в обычных жизненных контекстах, на площадке перед школой, в ожидании пока идут занятия, во время чаепития после воскресной литургии, по телефону и во время совместных прогулок с детьми, дома, за обеденным столом и в ресторанчиках, за чашечкой кофе.

Чем в большее количество контекстов может быть вписано событие, чем с большего количества точек зрения оно может быть «увидено», тем более характерно оно для описываемого культурного ареала. Я использую понятие сильной версии события в том случае, если оно типично или отражает формирующиеся тенденции в эмиграции. Этот интерпретативный прием хорошо известен в феноменологии, семиотике, герменевтике, в литературоведении, криминологии, словом, везде, где анализ строится на восстановлении события по его элементам, по, скажем так, намекам [58].

Нужно использовать опыт анализа реальных ситуаций или прочитанных, услышанных историй, то есть фактов культуры в привязке к ситуациям, их порождающим. Например, ошибка интерпретации событий в эмигрантской среде состояла бы в том, чтобы на основании знания об успехе русских аристократок в амплуа манекенщиц, а также случаев успешной работы наших девушек-современниц в элитных модельных агентствах считать, что единственным залогом профессиональной реализации женщины в Париже могут быть хорошая фигура, длинные ноги и томный взгляд. Париж, конечно, столица моды, но это еще и крупнейшая интеллектуальная европейская столица. Я могу привести сходу фамилии двух женщин-исследователей из России, которые работают во Французской академии наук – Ольга Медведкова, специалист по русской архитектуре, сотрудница Центра по русским, советским и постсоветским исследованиям, и Вера Дорофеева, специалист по истории китайской математики. Я уверена, что этот список может быть продолжен. Я встречала в Париже женщин-журналисток, женщин-архитекторов, женщин-системных аналитиков, адвокатов, конечно, художниц и т. д.

Точно так из факта хорошей профессиональной социализации женщины не вытекает факт ее успешной реализации как матери. Тут работает другой принцип – относительной независимости модусов поведения, функций реализации субъекта в отношении разных социальных объектов . Этот принцип отражает степень пластичности поведения людей в сложных культурных контекстах, к которым относится и проживание в эмиграции. «В любой гуманитарной науке, количественное, «суммарное» наращивание анализируемого материала – это хотя и необходимое, но в какой-то мере иллюзорное правило» [59].

Эмигранты не всегда дружелюбно ведут себя в интервью. Один из американских профессоров, который давно занимается изучением миграций, ответил на мое замечание об особой агрессивности эмигрантов в ответ на просьбу дать интервью: «Они не злые. Им просто трудно. Представьте себе человека, который везет тяжелую повозку. Жара, ноги подгибаются, конца края всему этому не видно. А вы хотите, чтобы этот человек на ходу отвечал вам на ваши вопросы, вежливо выслушивая ваши предположения? Будьте снисходительны. К тому же это люди, которые привыкли полагаться на себя».

Психологи и социологи, которые занимаются «историями жизни» как методом, хорошо знают и не перестают удивляться той деперсонализации, на которую обрекают себя люди. Около семидесяти процентов интервьюируемых вместо своей истории жизни рассказывают «коллективный миф», цепь событий, которые постоянно циркулируют на уровне бытовых разговоров – «родился, учился, женился». И не только в интервью с психологом, но и на самом деле большинство людей не напрягаются, чтобы осмыслить свою биографию, выстроить ее по оригинальному сценарию.