Александр Шевцов - Введение в прикладную психологию внимания

Такое впечатление, что будь тело способно, оно бы бросило свой телесный мир и перешло в иное, духовное состояние, лишь бы быть со своим хозяином и обслуживать его желания всем, на что способно.

Как я уже рассказывал, Ушинский ввел деление внимания на внешнюю и внутреннюю стороны, которое не кажется мне обоснованным. Точнее, мне не кажутся верными эти названия, хотя внимание определенно можно описывать с разных сторон. Судите сами:

«До сих пор мы говорили только о внешней стороне внимания; теперь следует обратиться к его внутренней стороне, и задать себе вопрос: к чему мы особенно внимательны и к чему невнимательны?» (Ушинский. С. 211)

Этот вопрос еще надо понять, поскольку для каждого он решается по-разному. Иными словами, у каждого свои личные причины быть к чему-то внимательным. Ушинский же в данном случае не совсем самостоятелен – он следует за теми предпочтениями, что были у физиологов и психологов, а те очень хотели найти физиологические объяснения и подобных вещей. Поэтому он начинает с пересказа чужих взглядов:

«Мы более внимательны, – говорит теория Бенеке, – когда к новому впечатлению приливают в большом количестве следы однородные, которые мы уже имеем» (Там же)

О чем идет речь? Эти «следы» могут быть либо образами, либо впечатлениями, еще не ставшими образами. Поскольку речь идет о «притекающих следах», вероятно, прямо в этот миг происходит восприятие, то есть поступают впечатления.

Впечатления не хранятся в сознании. Они существуют какое-то время, а затем уходят, растворяются. Следовательно, Бенеке говорит либо о том, что восприятие должно идти достаточно долго, чтобы захватить внимание, либо оно должно дополнять что-то, что мы уже знаем.

Ушинский, похоже, лучше меня понимает Бенеке, поэтому он с ним частично соглашается:

«Однако же мы не можем отвергнуть верности замечания, что “степень внимания усиливается массой притекающих следов”, только видим в этом не единственную , а одну из причин возбуждения внимания; другие же причины находятся как в силе самого впечатления, так и в произвольной сосредоточенности внимания» (Там же).

Из этого высказывания Ушинского ясно, что речь шла о непроизвольном внимании, и шла она именно физиологически, как до этого физиологически искался «порог сознания». Похоже, Ушинский просто не рассмотрел, что этот тот же самый прием, когда физиолог пытается чисто механически описать, что же правит вниманием, и находит, что это количество телесных возбуждений, в данном случае – «следов», которые ни что иное, как количество нервных раздражений, идущих от рецептора.

При этом Ушинский и прав: если какой-то из органов восприятия постоянно воспринимает нечто, внимание рано или поздно обратится на него. Однако это очень внешнее воздействие, оставляющее вопрос: а почему именно оно привлекает внимание? Ведь в предыдущих разделах Ушинский сам говорил, что сила воздействия может быть очень большой, а мы его не замечаем.

Количество «следов» не может иметь значения, если нет чего-то гораздо более внутреннего, чем физиология. Причина непроизвольного внимания не может быть снаружи тела, она должна быть внутри. Поясню: ребенок может настороженно и со вниманием следить за движениями ящерки, сидя сам под корпусом трансформаторной подстанции. При этом ящерка захватывает его внимание, внушая опасения, а трансформатор – нет. Почему? Потому что он не знает, что трансформатор опасен.

Знания о том, на что обращать внимание, идут изнутри. И если мы об этом задумаемся, то совершим некие обобщения, возможно, до философского уровня. Во всяком случае, наш народ их совершил. Мазыки утверждали, что наш разум, сталкиваясь с новым, всегда занят тремя великими вопросами выживания: опасно – не опасно? Съедобно – не съедобно? И полезно – не полезно? Именно они будят внимание.

Ушинский тоже поднимается до больших обобщений, говоря о непроизвольном внимании:

«Количество притекающих следов того ж рода (но не совершенно подобных) есть одна из главнейших причин, обуславливающих степень внимания. Каждый на себе испытывает, что душа наша особенно чутка к тому, что ее интересует» (Там же. С. 211–212).

К сожалению, далее он вслед за Бенеке скатывается к механическому накоплению все тех же «следов», не определяя, что это такое. Определение в данном случае чрезвычайно необходимо, поскольку Бенеке явно путается в собственных понятиях. И если исходно его следы явно соотносились с впечатлениями, то постепенно они начинают охватывать и содержание душевной жизни. Иными словами, «следы», о которых пойдет речь далее, это уже не те же следы, что и в начале.

В современных переводах это выражение Бенеке пытаются переводить как задатки, однако и этот перевод не покрывает всех значений, вкладывавшихся немецким философом в использованное им слово. Похоже, Бенеке таким образом попытался создать некий «сквозной» кирпичик, пронизывающий всю психологическую жизнь человека насквозь. Ушинского же очаровало то, что Бенеке говорит про душу. Итак:

«…душа наша особенно чутка к тому, что ее интересует; а интересует ее всегда то, что может возбудить в ней большее число следов и тем дать ей обширнейшее поприще деятельности. “Не один какой-нибудь след, – говорит Бенеке, – но вся связь следов (целое души), стремящихся к сознанию, условливает силу внимания”» (Там же. С. 211–212)

Целое души – вот что хотел сохранить Ушинский. Именно ради него он продирался сквозь сложности немецкого философского языка. И именно ему посвящает дальнейшее исследование, переходя к прикладным упражнениям и собственно воспитанию.

По сути, Ушинский продолжает с помощью своих предшественников создавать описание исследуемого явления, то есть внимания. Поэтому он разворачивает понятие «Целое души», созданное Бенеке.

«Внимание, – говорит он далее, – не находится изолированно в душе: склонности всякого рода (а склонность, по Бенеке, также образуются из следов) могут ослаблять или напрягать его, и в этом отношении внимание находится в тесной связи с моральною стороною человека» (Ушинский. С. 212).

Далее Бенеке бредит на тему хорошего внимания, то есть внимания направленного в хорошую сторону, которое называет «первою добродетелью детства». Немецкая идеалистическая философия вообще плохо различала действительность души от желательного для добропорядочного немца. Это ярко показал Кант, когда нес чушь про внимание в своей «Антропологии». Ушинский цепляется в этом бессмысленном облаке за возможность воспитания и образования, опуская всю заумь. Исходным основанием собственного рассуждения он берет слова Бенеке: «Наблюдая, к чему особенно внимательно дитя, вы можете вывести довольно верное заключение об истории его души». (Там же)