Владимир Миркин - Как бросить… есть! И начать жить!

Кузькин испуганно попятился к двери.

– Стойте, Кузькин. – Доктор подозрительно посмотрел в его сторону. – Что-то одеколоном пахнет. – Моргуля стал принюхиваться. – Кажется, «Шипр», – заключил он.

– Ну вот, начинается, – попробовал возмутиться Кузькин. – Уже и одеколоном освежиться нельзя!

– И это вы мне говорите? – скривился Моргуля. – Освежиться после бритья. Марш в процедурную! – гаркнул он во всю глотку. – Серу в четыре точки.

Кузькин открыл дверь и пулей бросился в процедурную.

Моргуля немного успокоился, сел на стул.

– Ну и времена настали, – сказал он Марье Ивановне. – Свободы личности захотели, демократию им подавай! Совсем невозможно стало работать!

Случай в морге

На самом краю села Березовка показались двое мужчин. Они только что вышли из старой одноэтажной больницы и поднимались по поросшей травой дорожке на небольшой зеленый пригорок, где находилось патологоанатомическое отделение. По бокам дорожки росли густые кусты сирени, окруженные выгоревшей колючкой и желтыми полевыми цветами. Высокий широкоплечий мужчина в коричневой кепке и в резиновых сапогах – сам главный врач районной больницы Сергей Иванович Селизар. Его крупное, не лишенное красоты, доброе украинское лицо с черными глазами украшали сползающие до самого подбородка роскошные посеребренные усы. Несмотря на довольно зрелый возраст, он еще сохранял могучее здоровье. При первом знакомстве его можно было бы принять за шеф-повара какого-нибудь преуспевающего ресторана, и только привычная деловитость и хорошее знание латыни выдавали в нем медицинского руководителя. Его спутник, только что приехавший из области новый патологоанатом Константин Иванович Ознобин – худощавый молодой человек лет тридцати, с острой козлиной бородкой и желтым утомленным лицом, носил маленькие круглые очки. Он глубокомысленно щурился на главврача и казался похожим в этот момент на молодого профессора.

Прошло всего два года, как в Березовке организовали районный центр, поэтому справа от больничного забора все еще виднелись молочные фермы, телятники, одиноко золотились соломенные скирды. Было слышно, как с поля гнали ревущее колхозное стадо. Легкий ветерок стряхивал с придорожных трав сверкающие капельки только что выпавшего дождя, принося вместе с освежающей прохладой запахи скошенной люцерны и силоса, смешивающиеся с ароматом парного молока.

Всю дорогу Сергей Иванович хмуро поглядывал на съежившуюся фигуру своего спутника. Невзирая на ранние холода,

Ознобин был без пиджака, в одной белой сорочке с узким черным галстуком и в легких остроносых туфлях, которые глубоко увязали в грязи. Его бледное нервное лицо, вся его субтильность и утонченность, казалось, не вписывались в местный колорит и вызывали смутное недовольство в душе Сергея Ивановича. Он знал, что Ознобин долгое время работал в областном отделении судебной экспертизы, затем поступил в аспирантуру на кафедру патологической анатомии, написал несколько научных статей, готовился к защите диссертации, как вдруг неожиданно уволился и попросился в район. Константина Ивановича многие считали странным человеком. Еще в школьные годы он поражал своих товарищей терпением и усидчивостью, всегда был бледен и худ. Его детство и юность протекали не в играх и развлечениях, характерных для этого возраста, а за чтением книг, размышлением о жизни и своем предназначении в ней. Эти черты характера вполне можно было бы назвать замечательными, если бы за ними не скрывался страх перед жизнью, стремление все учесть, предопределить, оградить себя от непредвиденных обстоятельств и опасных поворотов судьбы. Он не принимал жизнь такой, какой она была, а пытался ее загнать в четкие рамки, запрограммировать на много лет вперед. По намеченному плану он окончил мединститут, готовил себя к научной работе, поступил в аспирантуру. И как ломовая лошадь тянул многолетнюю лямку. Бессонные ночи и изнуряющий труд подорвали его и без того некрепкое здоровье, забрали у него силы и энергию. И когда он однажды оглянулся назад, то вдруг ясно понял, что искусственно создал для себя такую жизнь. Таланта ученого у него, пожалуй, никогда не было, а его статьи и научные работы не представляют никакой ценности и никому не нужны. Но Константин Иванович сумел спокойно принять этот факт, поэтому не озлобился на весь белый свет, не ударился в черную тоску и печаль, наконец, попросту не запил, а решил сменить на время обстановку. И вот, прожив всю жизнь в областном центре, в маленькой коммунальной квартире, привыкнув к городским удобствам и услугам, он, не зная деревенской жизни, едет в Березовку, мечтая о здоровом воздухе и целительной тишине.

Когда они подошли к отделению, уже вечерело. Солнце буквально на глазах превращалось в огромный шар и медленно опускалось за горизонт. Оно то сияло между узкими длинными тучами, то вновь погружалось в их розовый туман, добавляя к пылающему закату темно-синие, свинцовые оттенки. Впереди под развесистой кроной грецкого ореха показалось небольшое каменное строение, чем-то напоминающее старый колхозный склад, с обшарпанной и темной от сырости штукатуркой, с мокрой черепичной крышей и закрашенными окнами.

– Вот и наша часовня, – с грустью сказал Селизар, вытаскивая из кармана огромную связку ключей.

Ознобин недовольно поморщился и побледнел, не в силах скрыть свою досаду и разочарование. Он и не рассчитывал увидеть в этой глуши крупную прозектуру с большим секционным залом, специальными кабинетами для врачей и лаборантов, с отдельной лабораторией и моргом, но заброшенность и мизерность нанесли сокрушающий удар по его самым скромным ожиданиям.

Дверь заскрипела, и Сергей Иванович шагнул вперед, приглашая за собой Ознобина. В отделении было темно. Включили свет. Их взору предстала небольшая комната, заставленная медицинским оборудованием, с низким серым потолком, цементным полом и влажными крашеными стенами. Это была секционная, где обычно проводили вскрытие. В центре комнаты стоял большой стол, на котором лежал желтый, как лимон, труп мужчины.

В глаза бросались теснота и беспорядок. Ознобин в полном смятении осматривал пыльные полки, заставленные грязной стеклянной посудой и немытыми инструментами. В воздухе ощущался слабый запах формалина и разлагающегося тела.

Зашли в соседнюю комнату, где, по всей вероятности, находилась лаборатория вместе с моргом. Рядом с небольшим медицинским столиком, плотно заваленным наборами реактивов, пробирками, микроскопами, стояло несколько каталок. На одной из них лежало еще одно тело, прикрытое белой простыней. На препарировальном столике рядом с зондами, ножами и пилами, приготовленными для вскрытия, стояла пустая бутылка из-под дешевого крепленого вина и валялись обглоданные кости копченой рыбы.