Тим Халлбом - Убеждения и привычки. Как изменить?

Окончив университет Индианы, я стала работать в медицинском центре детской больницы Райли, в отделении для самых маленьких, – у нас лежали дети в возрасте до пятнадцати месяцев. Я любила больницу и ее маленьких пациентов. Тогда я жила в Индианаполисе. Через год я вернулась в Блумингтон и вышла замуж за парня, которого знала с детства. Мой новоиспеченный муж окончил юридическую школу, а я стала работать медсестрой в округе Монро.

Мы прожили год в Индиане, где у нас родился первый сын. Следующие три года мы провели в Принстоне, Нью-Джерси, и у нас родился второй сын. Потом мы переехали в Сан-Матео, Калифорния, где на свет появились дочь и еще двое сыновей – нас стало семеро. Я была совершенно счастлива. Я воспитывала детей, участвовала в их школьных делах и заботилась о доме. Все пятеро наших детей выросли и стали прекрасными людьми.

В 1975-м я почувствовала, что могу вернуться к работе, и устроилась медсестрой в кабинет местного врача. Я была в восторге и купила новое платье для поездки на юридический конгресс в Сан-Диего. Я впервые должна была сопровождать мужа в деловой поездке. В тот же день я пришла для регулярной проверки к своему гинекологу. Он был чрезвычайно обеспокоен опухолью у меня в груди. Двумя месяцами раньше, пока мой гинеколог был в отпуске, я обратилась к другому врачу по поводу этой опухоли, сделала маммограмму, получила отрицательный результат и успокоилась. Направляясь в офис хирурга, я была в отчаянии. Я не ожидала, что когда-нибудь так серьезно заболею.

Это не входило в мои планы. Я думала о захватывающем путешествии. Этого просто не могло случиться со мной. Хирург обследовал меня, и новости были неутешительными: мне нужно в больницу, поскольку у меня, скорее всего, рак груди. Я могла подождать несколько дней, хотя в то время не было большого выбора с точки зрения лечения, и я решила, что чем раньше туда отправлюсь, тем больше мои шансы выздороветь. Мои мать и сестра недавно умерли от рака груди – по роковому совпадению, в один и тот же день, с разницей в год.

Моя сестра прожила всего четыре года после двух мастэктомий. Она умерла от метастазов в 48 лет, оставив пятерых детей в возрасте от 14 до 20 лет. Моя мать прожила после мастэктомии всего два года, умерев в 72 года. У нее тоже было пятеро детей. И моя мама и сестра были талантливыми женщинами, профессиональными судебными репортерами. Мама начала работать после Первой мировой войны, а моя сестра работала до самой смерти.

Их смерть после самого современного лечения заставила меня принять решение: если биопсия будет позитивной, то я сразу же сделаю операцию. Я просто хотела «избавиться от этого». Я легла в больницу, и на следующее утро мне провели радикальную мастэктомию. Радикальная мастэктомия – это удаление всей ткани молочных желез, но не мышц. Поскольку лимфоузлы не были затронуты, мне не нужно было проходить другое лечение, потому что врачи давали мне 85-процентную вероятность, что рецидивов не будет. Меня это успокаивало. Я научилась прекрасно заботиться о пациентах, перенесших хирургическую операцию, но ничего не поняла о самой себе.

Я быстро выздоровела и через пять недель вернулась на работу. Мне очень пригодились навыки, приобретенные в юности, в университете Индианы, и стала очень хорошей медсестрой. Как молодая мать и взрослая женщина, я требовала от себя тотального совершенства. Я рассчитывала по минутам все, что делала, – и дома, и на работе. На работе я брала на себя все больше и больше обязанностей. И мне было все труднее находить свободное время.

Даже когда я болела, я часто приходила на работу, потому что мне не могли найти замену. Я была слишком добросовестной. Дома моя семья ожидала, что я буду «супермамой». Конечно, мое поведение только поощряло такое отношение. Никто никогда не требовал от меня отдавать столько сил, и поэтому никто на самом деле не ценил моих усилий. В таком невероятно жестком графике я прожила еще четыре года. Я даже брала дополнительную работу на выходные – вела бухгалтерию для моего друга-врача и подменяла подругу в ее антикварной лавке.

В конце июня 1982 года я обнаружила у себя опухоль в другой груди. 1982 год был трудным. У нас в кухне случился серьезный пожар, и чтобы ее восстановить, потребовалось пять месяцев. Я готовила на электрической плитке в спальне и мыла посуду в ванне. Юридическая компания моего мужа распалась, и он открыл собственную адвокатскую фирму.

Мой младший сын уехал в колледж. Эти перемены, вместе с работой и семейными заботами, заставляли меня жить в безумном темпе.

К тому же мне казалось, что никто не понимает трудностей, которые переживает моя семья из-за пожара. Я негодовала на бесчувственность окружающих, но не пыталась объяснить им ситуацию. Я не привыкла жаловаться. На работе я чувствовала, что награда за мои усилия достается другим, а меня не ценят. Сейчас я понимаю, что все это вызывало у меня гнев, но я не обращала на него внимания.

Я обратилась к тому же хирургу, что и в 1978 году. На этот раз маммограмма выглядела подозрительно, а сканирование показало обширные поражения. Я чувствовала себя ужасно подавленной. Мне предложили лечь в больницу в тот же день, а мне отчаянно хотелось просто пойти домой. Я помню, как кто-то стал настаивать, чтобы я легла в больницу немедленно. Я ответила, что хочу домой. Мы всего несколько дней назад закончили ремонт, и я хотела домой. К счастью, мой хирург согласился, что я могу подождать несколько дней, и я ушла.

Проблема была в моем отношении к миру, в моих привычных моделях поведения. Я пыталась брать на себя ответственность за поведение других людей и думала, что могу решить все проблемы. В тот день, вместо того чтобы лечь в больницу, я ушла домой. Это стало началом самых важных перемен в моей жизни. Я перестала пытаться сделать все на свете, потому что «должна». В этот день у меня появился выбор.

Мой сын Роберт, или Брайан, как мы назвали его в детстве, провел со мной следующие четыре дня. Он научил меня мыслить по-новому, показал новые стратегии, позволяющие получить выбор, который был мне нужен. У нас в доме была большая гостиная, изолированная от других комнат. В ней была особая атмосфера. В ней было много света и очень спокойно. Я обставила ее старинной мебелью, некоторые предметы были созданы еще в восемнадцатом веке. Эта обстановка была для меня очень комфортной – идеальное место для того, чтобы обратиться внутрь себя. Мои дети часто использовали эту комнату для уединения и творческого вдохновения, иногда играли на фортепьяно, благодаря музыке находя ответы на свои вопросы.

Эти четыре дня я думала о своей жизни, о неопределенности и училась заново находить внутреннее равновесие и покой. Я определила фрагменты своего «пазла» и начала собирать из них общую картину. Сначала мне было очень тревожно, и Роберт просил меня описывать события моей жизни или мои страхи и рассказывать ему, что я нахожу, когда задаю себе вопросы. Что у меня есть? Что я делаю? Что мне нужно? Как мне снова стать здоровой? Без особых усилий я видела образы или картины, больше похожие на кинофильмы, имевшие для меня очень важный личный смысл. Роберт называл это невербальной коммуникацией.