Пол Холмс - Внутренний мир снаружи: Теория объектных отношений и психодрама

Родители признают решающее значение этих переходных объектов для своих детей. Это их первое владение, их первое творение, потеря которого бросает вызов всемогуществу ребенка и заставляет его тяжело страдать. Только ребенок может высвободить переходный объект из драматической роли. Мать же адаптируется к потребностям малыша, тем самым позволяя ему предаваться иллюзии, что все, что он создал, существует в действительности, поскольку:

«О переходном объекте можно сказать, что это предмет соглашения между нами и малышом, которого мы никогда не спросим: «Ты это себе представил или это явилось тебе снаружи?» Важно то, что решения по этому вопросу не ожидается. Вопрос просто не надо формулировать».

(Winnicott, 1971 и 1974:14)

Винникотт предполагал, что переходные объекты первоначально создаются младенцем для собственного успокоения и поддержки в отсутствие матери. Став взрослыми, мы все еще можем время от времени использовать те же самые психические процессы, создавая разные объекты и наделяя их большим психологическим значением. Иногда мне кажется, что мой сад в Лондоне заменяет мне деревянную ложку из моего детства, а порой он всего лишь место, где можно посидеть солнечным утром.

МакДугалл (1986) писала, что взрослые используют «переходный театр», пытаясь снизить психическое страдание, когда «воспринимают» реальных внешних людей и воздействуют на них (или используют), как если бы те были их собственными психическими созданиями. Джордж «использовал» Фреда в попытках отделиться от своего ненадежного и разгневанного «я». Этот процесс включает проективную идентификацию, и другие участники драмы должны, в отличие от плюшевого медвежонка, отзываться на роль самым активным образом.

В психодраме Джорджа и «родители», и «клиенты» чувствовали себя его созданиями. При помощи обмена ролями он оживил их на сцене, и вспомогательные «я», используя свое тонкое понимание ситуации (включающее «теле» и контрперенос), дополнили его творчество. Как мать в детстве, они позволили Джорджу предаваться иллюзии, что они — его создания, его родители и клиенты (а в действительности экстернализованные объекты его внутреннего мира).

Позвольте мне адаптировать описание переходных объектов, сделанное Винникоттом, к психодраме.

Вспомогательное «я» на сессии «используется» и «пригрывается» таким же образом, как ребенок использует своего медвежонка или одеяло.

Протагонист вступает в [некоторые] права над вспомогательными «я», которые должны позволить обнимать себя, любить и временами атаковать или символически калечить себя [а сколько вспомогательных «я» были заключены в страстные объятия или «атакованы» во время сессии подушками?], но обязаны пережить и любовь, и нападения. Они должны поддерживать контакт с мнением протагониста об их роли и изменять свое «представление», чтобы соответствовать взглядам протагониста на эту роль. Если они этого не делают, «волшебство» сессии может исчезнуть, и в нее вторгнется реальность «здесь–и–теперь».

(адаптировано мною из Winnicott, 1971 и 1974:5–6)

С точки зрения группы, роли вспомогательных «я» возникают извне, но для протагониста они появляются изнутри него самого. Они его творения.

О переходных объектах и феноменах в детстве у Винникотта сказано гораздо больше, но нам следует пойти дальше и рассмотреть, как Винникотт применял эти теории к игре. Он писал, что сделал свою идею игры реальной:

«…утверждая, что у игры есть место и время. Она не внутри… Но она и не снаружи , то есть это не является частью отвергнутого мира «не-я», который человек решил признать (переживая любые сложности и даже боль) истинно внешним, находящимся за пределами его волшебного контроля. Чтобы контролировать находящееся вовне, необходимо что–то делать, а не просто думать или желать, но делание чего–либо занимает время. Игра — это действие».

(Winnicott, 1971 и 1974:47)

Многие аналитические психотерапевты (включая Винникотта и меня) считают, что игра происходит в сравнительно лишенных действия вербальных отношениях между терапевтом и пациентом. В психодраме центральным элементом является склонность к игре (а также юмор и смех), которую можно обнаружить и в разогреве, и в основном действии.

Для Винникотта игра в детстве происходит в потенциальном пространстве, которое существует между матерью и ребенком или между двумя детьми в песочнице, причем оба согласны верить в реальность происходящей «детской чайной вечеринки» или «битвы гигантов». Винникотт считал, что игра — это универсальный феномен, который облегчает процесс развития и укрепляет здоровье. Она ведет к эволюции межличностных отношений и «может быть формой коммуникации в психотерапии» (Winnicott, 1974:48).

Он понимал, что источники игры занимают определенное место в эволюционной последовательности, которая тянется от мира крошечного малыша к миру взрослого. Сначала малыш обладает лишь субъективным взглядом на объект, с которым он сливается, и «мать ориентирована на превращение в реальность того, что ребенок согласен признать». Не в ее власти воздействовать своими играми на ребенка, она может лишь (со всей материнской заботой) реагировать на малейшие изменения в потребностях малыша. Понемногу младенец открывает, что его объекты на самом деле внешние и, стало быть, отделены от него. Он начинает получать удовольствие от «тесного союза» между всемогуществом его внутреннего психического мира и растущим контролем над объектами мира реального.

Матери отведена решающая роль, потому что она должна участвовать в этом процессе, переживая то полное слияние со своим ребенком, то отделение от него. Винникотт представлял себе эти изменения как происходящие на «игровой площадке» между двумя индивидами. Временами малыш переживает явно «волшебные» ощущения, вызванные своей абсолютной властью над матерью и игрушками. В другой раз (с возрастом все чаще и чаще) он наслаждается реальностью своей отдельности от них.

Психодрама позволяет протагонисту вновь вступить в этот волшебный мир детского развития и еще раз «поиграть» со своим психическим внутренним миром — такой процесс поощряет изменения и рост. Поначалу младенцу требуется другой человек, который бы присоединился к его игре в потенциальном пространстве (то же самое верно и для психодрамы), однако в какой–то момент ребенок переходит

«…к следующей стадии, [на которой он] остается один в присутствии кого–то еще. Ребенок теперь играет на основе предположения, что любящий его и, следовательно, надежный человек доступен и продолжает оставаться доступным, даже если о нем на какое–то время забыть, а потом опять вспомнить. Ребенок ощущает, что в этом человеке находит отражение все, что происходит в игре».