Вадим Ротенберг - Триумф бессознательного

Он был остроумный и очень спонтанный человек. На каком-то совещании выступавший профессор говорил о нем что-то положительное и называл его «Филипп Васильевич». Филипп Вениаминович наклонился ко мне и шепнул: «Он придумал мне защитное отчетство».

Однажды вдруг повеяло рецидивом борьбы с космополитизмом. В научном журнале появилась статья какого-то ничтожества с хулиганскими нападками на А. Р. Лурия. Бассин ответил довольно резкой репликой в печати. Остальные промолчали. При встрече со мной Бассин возмущенно говорил: «Подумать только, она облила грязью такого ученого, как Лурия, и не нашлось ни одного умного и порядочного человека чтобы ответить». «Ну как же ни одного? Вы ведь ответили» – возразил я. «А я не порядочный» – тут же парировал Бассин с характерным смешком.

Он казался человеком тонко чувствующим коньюнктуру, а был при этом азартным и смелым и вступался за друзей. Дважды он помогал мне в конфликтных ситуациях, и одна такая история была особенно опасной. Вскоре после Конгресса в Журнале Невропатологии и Психиатрии появилась редакционная статья, где мои публикации в журнале «Вопросы Философии» противопоставлялись статьям Ленина. В 1980 г. это было серьезное обвинение. А тут еще в одном западном журнале появилась статья о проблеме сновидений с такой очаровательной фразой «Таким образом, Аммон, в противоположность Фрейду и Ротенбергу, считает…". Быть противопоставленным Ленину и сопоставленным с Фрейдом – это было несколько чересчур для советского гражданина, у которого докторская диссертация еще лежала в ВАКе. Бассину позвонил из Парижа наш общий друг профессор Шерток, и осторожно, ненавязчиво поинтересовался, работает ли еще Ротенберг.

Бассин написал блистательный ответ и добился его опубликования в том же журнале, где меня противопоставляли Ленину. Автор напрвленной против меня статьи так растерялся, что в комментарии к ответу Бассина написал: «Разве кто-то выступал против идей Ротенберга?» Поскольку противопоставление Ленину было очевидным, оставалось сделать вывод, что критиковал он позицию Ленина.

Точно так же вступался Бассин и за других людей, нуждавшихся в поддержке – и делал это всегда со скептическими комментариями стоика, не очень верящего в успешность своих действий, но действующего вопреки этому неверию.

Я вспоминаю эти подробности не только из желания воздать должное ушедшему учителю и другу, но и потому, что в них отразилась эпоха, в которой мы жили, и поведение людей в эту эпоху. Эпоха определяется далеко не только тем, что делают с нами власти и обстоятельства, но и тем, что делаем мы сами. Самоуважение и достойное поведение людей, их интерес не только к собственной карьере – тоже принадлежность этой ушедшей эпохи.

Вернемся к организации Конгресса. Бассин в лучших российских традициях в сущности предложил мне быть третьим и сообразить этот Конгресс на троих. Вторым был грузинский философ Аполлон Епифанович Шерозия, воспринявший авантюрную идею Бассина с большим энтузиазмом. Именно он взял на себя задачу убедить высокие академические и политические инстанции Грузии организовать этот Конгресс в Тбилиси. Это была счастливая идея. Бассин понимал, и это быстро подтвердилось, что в Москве и Ленинграде мы встретили бы отчаянное сопротивление высокопоставленных идеологов и могущественных бюрократов. Грузины же ценили свою относительную независимость, а перспектива такого научного Конгресса очень повышала их самоуважение, особенно с учетом запретной тематики.

Не менее важно было то, что Институт Психологии в Тбилиси был основан выдающимся ученым Узнадзе, разработавшим концепцию неосознаваемой психологической установки, и эта концепция была ведущей в институте. Согласно этой концепции, многое в поведении человека определяется выработанными на протяжении жизни установками, которые формируются исподволь и не осознаются. В отличии от многих положений психоанализа, эта концепция, будучи относительно более простой, поддавалась экспериментальной проверке, и с некоторой натяжкой ее можно было рассматривать как альтернативу классическому психоанализу. Благоприятными для созыва Конгресса были и тенденции в международной обстановке: стремление правительства СССР к разрядке, к упрочению экономических и научных связей с Западом, и в связи с этим – желание произвести впечатление открытого общества. Благодаря этим тенденциям идею Конгресса поддержал влиятельный бонза от идеологии – вице-президент АН СССР Петр Федосеев. К тому же Шерозия в прошлом был его аспирантом.

Бассин и Шерозия распределили обязанности. Бассин взял на себя информацию и приглашение иностранных ученых, Шерозия – организацию их приема в Грузии за счет Грузинской Академии Наук. Мне Бассин предложил стать Ученым Секретарем Оргкомитета (который еще предстояло создать), пока же я был «на подхвате» для выполнения разных поручений.

В соответствии с отечественной традицией, где есть трое, должен появиться и четвертый, примкнувший к ним. Им стал профессор Леон Шерток из Парижа, известный в мире и в СССР своими работами по гипнозу при психических и психосоматических заболеваниях. Высокий, подтянутый, с породистой внешностью, живой, остроумный и темпераментный – он был подлинным эталоном француза (разумеется, еврей из дореволюционной Польши). Он свободно говорил на всех мыслимых языках, включая экзотические, и знал всех на свете – словом, идеальный кандидат для нашего представителя на Западе. Он возглавил представительнейшую французскую делегацию и консультировал Бассина по подбору Западных ученых. Это была очень ответственная миссия: любой недоброжелатель или даже просто недостаточно осторожный иностранный делегат, недоучитывающий сложность и необычность всего мероприятия, его идеологическую двусмысленность, мог поставить под удар и цели Конгресса, и его устроителей. Шерток претендовал на точность оценок и требовал, чтобы кандидатуры всех приглашенных согласовывали с ним. Однажды Бассин показал мне его краткую и выразительную телеграмму, полученную им от Шертока в ответ на сообщение о приглашении одного ученого без санкции Леона: «Безумец или провокатор?». Бассин и Шерток были знакомы много лет и не очень ограничивали свой темперамент в процессе общения. Я расскажу дальше, как по иронии судьбы именно французская делегация, столь тщательно подобранная нашим другом Шертоком, чуть было не поставила нас на грань катастрофы.

Осенью 1975 г. я получил первое ответственное задание. Я ехал в Тбилиси на съезд физиологов, и Бассин просил меня встретиться с Шерозией и уточнить детали подготовки грузин к приему иностранных гостей. Мы встретились, и разыгралась сцена из «Двенадцати стульев». «Вы хотите сказать, что мы должны взять на себя расходы по приему всех иностранных участников?» – спросил Аполлон Епифанович. Я насторожился. «Разумеется. Ведь такова была договоренность, и Филипп Вениаминович уже рассылает приглашения, давая гарантии от своего имени. Условия нельзя изменить – репутация профессора Бассина окажется под угрозой». «И какая же сумма потребуется?» – осторожно спросил Аполлон. Я произвел ориентировочный подсчет и назвал сумму, действительно, немалую (по крайней мере для меня) ибо мы приглашали человек 120. Наступила пауза. «Скажите, а половина этой суммы не могла бы выручить Бассина?» – внезапно спросил Шерозия. – «Гиганта мысли и отца русской демократии» – немедленно с наслаждением добавил я про себя, одновременно удивляясь точности этого определения в данном случае. И ответил в полном соответствии с первоисточником: «Я полагаю, что в этой ситуации торг не уместен».