Владимир Караев - Душа взаймы. Эзотерический триллер

Картина была довольно большой – метр на полтора, наверное. На ней был изображен уходящий от нас вдаль по пустыне воин. Древний воин. Широкая обнаженная спина была туго перетянута кожаными полосами нагрудных доспехов. Заплечные ножны пусты. Поверх них, на мощные мышцы спины, обрушивался длинный хвост черных вьющихся волос.

Походка воина была расслабленной – последний бой недавно окончился, его десница еще крепко сжимала огненный меч… «Огненный?!» – удивилась про себя Эля. Пригляделась. Да, меч в руке воина пылал языками огня, или же, казалось, весь состоял из пламени. А новый бой еще только предвещали неясные багровые всполохи за низкими холмами на горизонте, покрытыми жухлыми кустами.

Картину писал неплохой художник, но непрофессионал, не чувствовалось в нем годов, отданных мучению ученичества, овладению рисунком и чувством перспективы. Эля считала себя человеком, понимающим толк в живописи.

Но зато неизвестно почему возникала полная уверенность в том, что автор являлся свидетелем, очевидцем, если не участником запечатленного им события.

– Нравится? – звякнула подносом Нина, бесшумно вынырнувшая из кухни, и уже шустро расставляющая по столу чашки с ароматнейшим кофе, запотевшие до инея бокалы с водой и колой.

– Э-э-э… – неопределенно протянула Эля.

– Хозяин, знаете ли, иногда грешен. Любит писать маслом. В основном военная тематика разных веков. Этот «шедевр», – с иронией отозвалась Нина о творчестве босса, – один из самых любимых. Потому и висит тут. Только посетителей смущает, – вздохнула она, и неодобрительно поджала губы.

– И много у вас посетителей? – попытался придать разговору деловую направленность Мишка.

– Таких, как вы – шестая пара.

– Угу. А за какое время? – Миша попробовал схитрить.

– А за все время, – без улыбки ответила секретарша, и подняла на Миху глаза.

Он встретился с ней взглядом, и не было в ее глазах ничего девичьего или по возрасту наивного. В них светилось то глубокое знание, что обретается с опытом долгой, очень долгой жизни, которую просто не могла прожить эта девчонка, лет двадцати с небольшим от роду.

– Что ж это я! – спохватилась она, – ваш кофе остывает!

И она, ловко перегнувшись через весь стол, поставила перед Михой его двойной «макиато».

Миха считал себя ценителем кофе. Между нами говоря, положа руку на сердце – безо всякого на то основания. Ну, попил человек кофе в дорогих кафе и ресторанах различных городов мира, в том числе и по всей Италии, это же не делает автоматически его знатоком! Хотя, в наши дни заблуждение, согласитесь, распространенное.

Но этот кофе явно не нуждался в кофейном эксперте для своей оценки! Он был восхитительно самодостаточным, и обладал всеми атрибутами «вещи в себе». Что же касается его благоухания, то ничего, кроме дебильноватого мысленного причитания: «Нектар, батюшки, божественный нектар!», Мишке в голову не лезло.

– Ну? – благожелательно спросила девица, и уставилась на Миху, как бы приглашая его к дегустации.

Миха поднес чашку ко рту и сделал крохотный глоток. Есть ли какие-то правила кофейной дегустации? Кофейная церемония – аналог чайной? Или же как дегустация вина? Волна крепкого, но не горького вкуса обволокла небо, фруктовый оттенок вспыхнул на мгновение на языке и исчез, оставив стойкое послевкусие.

«Крепкий кофе меня воскрешает», – любил повторять Наполеон Бонапарт. Этот кофе его убил бы. Ничего крепче Миха не пил никогда в жизни.

Эля смаковала капучино, полуприкрыв веки.

– Нет слов, просто нет слов, – Миха прокашлялся, и тут – всё-таки, вращение в околоолигархических кругах имело свои плюсы! – он вспомнил: – Скажите, но это не «Блю Маунтин»?

– Нет, что вы! – Нина даже всплеснула руками. – Это Hacienda La Esmeralda. Спешл. Сам Петерсен лично следит за сортировкой бобов, прежде чем отправить моему боссу. Это его лучшая «гейша», – она поправилась, – хотя правильнее было бы сказать «гиша». Говорят, производители кофе изменили название дерева в рекламных целях. Гейша, безусловно, вызывает больше приятных ассоциаций у потенциального покупателя.

– Однако, – она явно хотела польстить посетителю, – «Блю Маунтин» тоже превосходный сорт. Любимый напиток английской королевы, не так ли? – она улыбнулась. – По слухам, и Джеймса Бонда тоже.

– И вы что, всех посетителей угощаете таким кофе? – отрешенно поинтересовалась Эля, смакуя с сожалением последние капли.

– Скажете тоже! – фыркнула Нина и поджала губы. – Это же никаких денег не хватит! Подается только Божьим Искрам по указанию босса!

Дверь справа от стола секретарши широко распахнулась под чьей-то мощной рукой – волна воздуха от ее быстрого движения колыхнула волосы Нины.

– Прошу прощения за затянувшееся ожидание, – завибрировал уже знакомый баритон, – проходите, пожалуйста, в кабинет, прошу вас!

Колдун, – или правильнее называть его, как Эля, Маг? – приглашающе им кивнул с порога и вежливо придержал дверь. Она была большой, но не чрезмерно, чтобы не вызывать агорофобию, и – слава Богу! – квадратной.

«В круглой приемной все-таки чувствуешь себя некомфортно. Как это американским президентам работается в Овальном кабинете? Да и мебель подобрать к круглым стенам проблематично… на заказ разве… Впрочем, для Президента США это не вопрос». – Все эти мысли резво проскочили в Элькиной голове, пока она с выражением критического одобрения рассматривала кабинет.

Дверь за ними захлопнулась.

Комната была погружена в полумрак. Ее едва освещали свечи в большой, подвешенной высоко под потолок венецианской люстре из красных, зеленых и желтых тяжей муранского стекла, поблескивающих в отсветах камина. Только потолок из тяжелых закопченных веками массивных балок мог с честью принять на себя вес венецианского произведения искусства.

Слева от двери, недалеко от входа, в уходящем под потолок изразцовом камине потрескивали дрова в танце искорок, уносящихся в дымоход, сложенный из красного когда-то, а ныне почти черного кирпича.

«Камин? Летом?! В Тель-Авиве?!» – ошеломленно подумала Эля, бросив оторопевший взгляд на Мишку. Он только пожал плечами.

В комнате стояла гулкая, объемная тишина. Ее подчеркивали шорох тлеющих поленьев и тиканье еле видимых в темноте напольных часов.

Никаких внешних звуков, живущих своей жизнью в Тель-Авиве в любое время дня и года: детский плач; гудки наглых, покрытых шрамами, полученными в бесчисленных парковочных битвах, машин; гортанный визгливый смех темнокожих крашеных блондинок с черными корнями волос, в комнату не проникало.