Виктор Тен - Человек безумный. На грани сознания

То же самое относилось к имени. Отсюда тайные, «настоящие» имена, которые нельзя было даже произносить.

Суеверный человек, которому приснился сон, что его укусила змея, произнесет утром заговор от змей, пойдет к ведунье или в церковь помолиться и тем предотвратить возможную беду. Не так поступает носитель партиципированного мышления.

«У чероки существует обычай, согласно которому человек, видевший во сне, что он был укушен змеей, должен быть подвергнут тому же лечению, которое применяется при действительном укусе змеи» (там же. С. 46).

Не заклинание от змей, согласно принципу ассоциации, чтобы предотвратить возможный укус. Лечение , потому что в представлении первобытных людей человек уже укушен, согласно принципу партиципации.

Одному воину чероки приснилось, что он попал в плен. Проснувшись, он заставил соплеменников связать себя и поставить в огонь, как обычно поступают с пленниками (там же. С. 47). Полгода он лечился от ожогов, но считал, что в плену уже побывал и этот ужас уже в прошлом. Объективная реальность и сновидение у первобытных людей никак не разделены. Понятия «вещий сон», как для суеверных ассоциативников, для них не существует. Сон и реальность – это буквально одно и то же.

«Суеверный, а часто также и религиозный человек нашего общества верит в две системы, в два мира реальностей: один – видимый, осязаемый, подчиненный неизбежным законам движения, другой – невидимый, неосязаемый, «духовный». Последний образует как бы мистическую сферу, которая окружает мир физический, – пишет Леви-Брюль. – Для первобытного мышления не существует двух таких миров, соприкасающихся друг с другом, отличных, но вместе с тем связанных, более или менее проникающих друг в друга. Для первобытного мышления существует только один мир. Всякая действительность мистична, как и всякое действие, следовательно, мистично и всякое восприятие» (там же. С. 55).

Леви-Брюль дает четкое разграничение ассоциации и партиципации. Ассоциация – это сопричастность реального и потустороннего при их осознаваемом разделении. Партиципация – это «все в одном», где о сопричастности нет и речи, потому что для сопричастия необходимо различение миров. Партиципированное сознание шизофренически смешивает все факты, считая их все одинаково реальными. Сон, галлюцинация под наркотическим опьянением, психические аффекты – это такие же физические факты, как то, что реально видят глаза, и как ураган.

Кстати сказать, Леви-Брюль некорректно использует здесь определение «мистический». Мистика – это материализация идеального, а для этого надо различать вещный мир и мир идей, чего в партиципированном сознании нет. Впрочем, в самом начале своего труда Леви-Брюль говорит, что для характеристики первобытного сознания необходимо разрабатывать новую терминологию. При этом он оговаривается насчет использования определения «мистический», что оно не отражает сути, но замены он не нашел. И уже в другой книге, «Сверхъестественное и природа в первобытной психике», пишет:

«Мы не обладаем выражениями, которые точно соответствовали бы понятиям туземцев, обозначающим одновременно материальные представления о нематериальных свойствах и нематериальные представления о материальных предметах» (Леви-Брюль, 1999 в. С. 534).

Типичный пример расщепления: один таитянец, увидев, что европеец по ночам мерзнет, подарил ему плащ. Европеец случайно узнал, что раньше плащ носил покрытый язвами прокаженный, и возмутился. «Тебе я подарил плащ, – успокоил его туземный друг, – а болезнь оставил себе» (там же. С. 430, 431).

В установлении ассоциаций большую роль играет последовательность во времени. Для первобытных людей «данный элемент не всегда обязателен и никогда не достаточен», – пишет Леви-Брюль и приводит множество примеров. «Например, ялуо не ассоциируют дневного света с сиянием солнца», несмотря на повторяющееся явление дня вслед за восходом солнца. (Леви-Брюль, 1999а. С. 61.) Этот пример демонстрирует еще одну особенность первобытного сознания, которое Леви-Брюль назвал «непроницаемость для опыта».

«…Казалось бы, что тяжелой раны от удара копьем вполне достаточно, чтобы объяснить смерть раненого. Тем не менее, если раненый умирает, абипоны в своем безумии доходят до того, чтобы верить, будто не оружие убило раненого, а злодейское искусство какого-нибудь колдуна… они убеждены, что колдун умрет в свою очередь в наказание за убийство их родственника, если только сейчас же после смерти покойника вырвать у него язык и сердце, зажарить их на огне и отдать на съедение собакам. Хотя уже много сердец и языков было съедено собаками и никто ни разу не видел, чтобы непосредственно после этого умер какой-нибудь колдун, абипоны тем не менее свято сохраняют привязанность к обычаю своих предков и продолжают вырывать язык и сердце у детей и взрослых обоего пола, как только они испускают дух» (там же. С. 61).

Непроницаемость для опыта – это тоже один из диагностических симптомов шизофрении и психической ненормальности в широком смысле слова.

«На Никобарских островах туземцы во всех селениях совершали церемонию, называемую «танангла» (помощь, или защита). Церемония призвана предотвратить болезнь, появляющуюся с северо-западным муссоном. Бедные никобарцы! Они делают это из года в год, и все без всякого результата» (там же. С. 52). Типичная стереотипия, характерная для шизофреников.

«Туземцы часто утверждают совершенно определенно, что крокодил сам по себе безобиден, – передает Леви-Брюль рассказ одного миссионера об африканцах. – Они так убеждены в этом, что в некоторых местах без колебания входят в реку для наблюдения за сетями. Если кого-нибудь из них пожирает крокодил, то они устраивают совещание для обнаружения колдуна, убивают предполагаемого виновника и продолжают поступать по-прежнему. В Лукунге, одной из станций американской баптистской миссии, однажды ночью из реки вылез огромный крокодил, собравшийся напасть на свиной хлев. Свинья почуяла запах пресмыкающегося и подняла такой шум, что миссионер Ингхем встал и выстрелом из ружья убил крокодила. Утром он вскрыл крокодила и обнаружил в его желудке два браслета. Туземцы сейчас же признали, что эти украшения принадлежали двум женщинам, которые в разное время исчезли, отправившись за водой к реке. Я прибыл на эту станцию через несколько дней, и один из рабочих, бывших со мной, уроженец Конго, упорно утверждал, что крокодил не ел женщин. Он настаивал на том, что крокодилы никогда этого не делают. «Ну, а браслеты? Разве это не очевидное доказательство, что в данном случае именно крокодил сожрал женщин?» – «Нет, крокодил лишь схватил их и передал колдуну, орудием которого он был, что касается браслетов, то ему, вероятно, пришло в голову взять их в качестве вознаграждения» (там же. С. 297, 298).