Валерий Лейбин - Психоаналитическая традиция и современность

Нельзя сказать, что трактовка Б. Датнером мотивов поведения Раскольникова получила одобрение у всех участников заседания Венского психоаналитического общества. Дискуссия, вызванная докладом, оказалась довольно бурной и острой. Так, Фортмюллер высказался против мнения докладчика о равноценном отношении Раскольникова к его матери и сестре. Он обратил внимание на то, что во сне герой появляется дважды: как ребенок, испытывающий сострадание к своим близким, и как жестокий мальчик, стремящийся отомстить Миколке за убийство лошади. Такова, на его взгляд, двойственная позиция сына по отношению к своей матери. Хичман выразил сомнение по поводу того, что в «Преступлении и наказании» фигурирует только один материнский комплекс. Более вероятно, с его точки зрения, что главную роль играет все же эдипов комплекс, на основе которого в качестве вторичного возникает специфическое отношение любви и ненависти Раскольникова к своей матери. Закс отметил, что проблема убийства проходит через все романы Достоевского. В «Братьях Карамазовых» основная тема – отцеубийство. В «Преступлении и наказании» явно просматриваются чувства ненависти Раскольникова к своей матери, возникшие на основе подавленной любви. Что касается сна Раскольникова, то упомянутая в нем большая ломовая лошадь является, по мнению Закса, символом большого пениса отца, а маленькая савраска – маленького пениса его сына.

В свою очередь Федерн выступил с критикой соответствующих представлений Закса, заявив о том, что они не вносят никакого вклада в понимание мотивов поведения Раскольникова. Другие участники дискуссии, включая Грюнера, Тауска и Фридьюнга, сосредоточили внимание на рассмотрении фрейдовской интерпретации Гамлета и на садомазохистских склонностях Раскольникова, которые, по их мнению, можно обнаружить в романе Достоевского «Преступление и наказание» (Minutes of Vienna…, 1974, p. 189–193).

Нет необходимости углубляться в тонкости психоаналитического толкования мотивов преступления Раскольникова, прозвучавшего в ходе дискуссии на заседании Венского психоаналитического общества, на котором присутствовал Фрейд. Важно, что такая дискуссия имела место и может быть рассмотрена как один из источников знакомства основателя психоанализа с творчеством Достоевского. Правда, сам Фрейд не включился в полемику и по каким-то, известным только ему соображениям не высказал своего отношения ни к докладу Б. Датнера, ни к идеям, развиваемым другими участниками дискуссии. Впрочем, присутствующие на заседании ведущие психоаналитики Ранк, Федерн и Штекель тоже не выступили в дискуссии. Однако сам факт обсуждения на одном из заседаний Венского психоаналитического общества романа Достоевского «Преступление и наказание» свидетельствует о том, что так или иначе в начале 1911 года Фрейд соприкоснулся с творчеством русского писателя. Именно в то время Панкеев проходил у него курс психоаналитического лечения. И, надо полагать, сообщение русского пациента о фрейдовской интерпретации сна Раскольникова относится к тому периоду времени. К этому следует добавить, что примерно в те же годы Фрейд приобрел 22-томное издание Достоевского, что давало возможность обстоятельно познакомиться с его литературным наследием.

Что же привлекло Фрейда в творчестве Достоевского? Почему он обратился к его романам? Какие сюжеты романов русского писателя стали объектом внимания основателя психоанализа? Как и под каким углом зрения он интерпретировал творчество Достоевского?

Надо сказать, что в своих размышлениях над проблемами человека и культуры Фрейд довольно часто обращался к всемирно известным писателям и поэтам. С психоаналитических позиций он пытался раскрыть внутреннее содержание художественных произведений, предлагая свое толкование шедевров Софокла и Шекспира, Ибсена и Йенсена. В его работах можно встретить ссылки на Гете, Гофмана, Золя, Мережковского, Твена, Цвейга и других авторов. Одним словом, Фрейд был широко образованным человеком и проявлял значительный интерес к художественной литературе.

Достоевский был для Фрейда несомненным авторитетом. И это вполне понятно, ибо западной интеллигенцией Достоевский воспринимался в качестве глубокого психолога, сумевшего средствами художественного изображения потаенной жизни личности внести весомый вклад в понимание природы человека. Ницше был, видимо, одним из первых на Западе, кто обратил внимание в конце 1880-х годов на русского писателя, этого, по его выражению, «единственного психолога, у которого я мог кое-чему научиться» (Ницше, 1990, с. 620).

Правда, сам Достоевский возражал против того, чтобы его называли психологом, и всячески подчеркивал, что он не психолог, а реалист, изображающий глубины души человеческой. Однако характеристика его как «психолога из психологов» (С. Цвейг) прочно укоренилась в сознании многих представителей интеллигенции Запада. Фрейд, судя по всему, не был исключением в этом отношении, ибо воспринимал Достоевского в качестве одного из наиболее глубоких знатоков человеческой души.

Основателю психоанализа импонировало желание русского писателя заглянуть по ту сторону сознания личности, обнажить внутренний мир индивида, обычно тщательно скрываемый от других людей.

Достоевский пытался раскрыть тайну человека и с этой целью во всех своих произведениях стремился докопаться до самого дна души, используя различные приемы проникновения в существо драм и коллизий, особенно разыгрывающихся в критических ситуациях на грани безумия и помешательства, пылкой любви и яростной ненависти, жизни и смерти. Фрейд с не меньшим увлечением посвятил всю свою жизнь изучению тайников человеческой психики. И тот и другой рассматривали человека как существо, наделенное не только высшими, благородными помыслами, но и низкими желаниями, неудержимыми страстями, выворачивающими наизнанку расхожие представления о доброй природе человека.

В романах Достоевского сплошь и рядом изображаются лица, вызывающие отвращение и неприязнь в силу их распутной жизни, дурных привычек, преступных деяний, болезненного восприятия мира. Нелепые, на первый взгляд, убийства, амбициозные претензии, всеразъедающая ложь, страсть к карточной игре, ночные кутежи, проституция и бесовские интриги – все это тщательно и скрупулезно выписывается мастерским пером, будто автор хочет разоблачить тот образ разумного, добропорядочного человека, который столетиями насаждался в литературе, ориентированной на приукрашивание жизни, изображение ее исключительно в розовых тонах. Человек из подполья у Достоевского являет собой клубок неразрешимых противоречий, свидетельствующих о наличии каких-то демонических сил, не оставляющих индивида ни на минуту в покое и заставляющих его действовать во многих случаях наперекор самому себе.