Геннадий Прашкевич - Самые знаменитые поэты России

В 1936 году, уже в Томске, Клюева вновь арестовали – по спровоцированному органами НКВД делу контрреволюционного, церковного (как сказано в документах) «Союза спасения России». На какое-то время его освободили из-под стражи только из-за болезни – «паралича левой половины тела и старческого слабоумия». Но и это была лишь временная отсрочка.

«Хочется поговорить с милыми друзьями, – в отчаянии писал поэт Христофоровой, – послушать подлинной музыки! За досчатой заборкой от моей каморки – день и ночь идет современная симфония – пьянка… Драка, проклятия, – рев бабий и ребячий, и все это перекрывает доблестное радио… Я, бедный, все терплю. Второго февраля стукнет три года моей непригодности в члены нового общества! Горе мне, волку ненасытному!».

Дурные предчувствия скоро сбылись. На совещании руководящих работников Западно-Сибирского края тогдашний начальник Управления НКВД С. Н. Миронов, говоря об уже спланированных и разрабатываемых чекистами процессах, совершенно определенно потребовал: «Клюева надо тащить по линии монархически-фашистского типа, а не правых троцкистов, выйти через эту контрреволюционную организацию на организацию союзного типа». Сказано было – с масштабом, с указанием на важность проводимой работы.

Совещание руководящих работников, писал профессор Л. Ф. Пичурин («Последние дни Николая Клюева», Томск, 1995), проходило 25 марта 1937 года. А уже в мае Клюева вновь взяли под стражу. Разумеется допросы «подельников» очень скоро дали полное подтверждение всем домыслам следователей. Например, арестованный Голов показал: «Идейными вдохновителями и руководителями организации являются поэт Клюев и бывшая княгиня Волконская… Клюев – человек набожный, за царя. Сейчас пишет стихи и большую поэму о зверствах и тирании большевиков. Имеет обширнейшие связи и много единомышленников…» Через несколько дней тот же Голов добавил к сказанному: «Клюев и Волконская являются большими авторитетами среди монархических элементов в России и даже за границей… В лице Клюева мы приобрели большого идейного и авторитетного руководителя, который в нужный момент поднимет знамя активной борьбы против тирании большевиков в России. Клюев очень интересуется, кто из научных работников томских вузов имеет связь с заграницей…» – И даже такое: – «Клюев отбывает ссылку в Томске за продажу своих сочинений, направленных против советской власти, одному из капиталистических государств. Сочинения Клюева были напечатаны за границей и ему прислали за них 10 тысяч рублей…» В итоге, скорое следствие действительно пришло к выводу, что «Клюев Николай Алексеевич является руководителем и идейным вдохновителем существующей в г. Томске контрреволюционной, монархической организации „Союз спасения России“, в которой принимал деятельное участие, группируя вокруг себя контрреволюционно настроенный элемент, репрессированный Соввластью».

Поразительно, отмечал Пичурин, что протокол допроса Клюева, кроме установочных данных, практически ничего не содержит, кроме следующих вопроса и ответа: «Горбенко (следователь ): «Скажите, за что вы были арестованы в Москве и осуждены в ссылку в Западную Сибирь?» – Клюев : «Проживая в г. Полтаве, я написал поэму „Погорельщина“, которая впоследствии была признана кулацкой. Я ее распространял в литературных кругах в Ленинграде и в Москве. По существу эта поэма была с реакционным антисоветским направлением, отражала кулацкую идеологию».

В октябре заседание тройки Управления НКВД Новосибирской области постановило: «Клюева Николая Алексеевича расстрелять. Лично принадлежащее ему имущество конфисковать». 23–25 октября 1937 года (так указано в выписке из дела) постановление тройки было приведено в исполнение.

«Придворов, Ефим Алексеевич, крестьянин села Губовки Херсонской губернии Александровского уезда – таково мое подлинное имя и звание, – писал Демьян Бедный в одной из немногих своих биографий. – Родился 1 (13) апреля 1883 года в названном селе. Помню себя, однако, сначала городским мальчиком – лет до семи. Отец тогда служил сторожем при церкви Елисаветградского духовного училища. Жили мы вдвоем в подвальной каморке на десятирублевое отцовское жалованье. Мать с нами жила редкими временами, и чем эти времена случались реже, тем это для меня было приятнее, потому что обращение со мной со стороны матери было на редкость зверское. С семи лет и до тринадцати мне пришлось вытерпеть каторжную совместную жизнь с матерью в деревне у деда Софрона, удивительно душевного старика, любившего и жалевшего меня очень. Что касается матери, то… если я остался жильцом на этом свете, она менее всего в этом повинна. Держала она меня в черном теле и била смертным боем. Под конец я стал помышлять о бегстве из дому и упивался церковно-монашеской книгой „Путь ко спасению“. Спасение, впрочем, пришло с другой стороны. В 1896 году „волею неисповедимых судеб“ попал я не в елисаветградскую обойную мастерскую, куда меня было уже сговорили, а в киевскую военно-фельдшерскую школу. Жизнь в военно-учебном заведении – после домашнего ада – показалась мне раем. Учился я старательно и успешно. Казенную премудрость усвоил настолько основательно, что это сказывалось даже, когда я был уже студентом университета и не мог отделаться от военной выправки и патриотической закваски. Влезши в военный мундир, когда мне было тринадцать лет, вылез я из него, когда мне пошел двадцать второй год… В 1904 году, выдержав экзамен в качестве экстерна за полный курс мужской классической гимназии, поступил я в Петербургский университет на историко-филологический факультет. Причина выбора историко-филологического факультета, а не медицинского, как следовало бы от меня ожидать, как от фельдшера, кроется в том, что в Киевскую военно-фельдшерскую школу я был помещен родными, когда мне было всего 13 лет. Родные, по бедности своей, рады были случаю пристроить меня на казенное иждивение, а я, хотя за 4-летнее пребывание в школе по успешности в занятиях шел неизменно первым учеником, успел, однако, вполне убедиться, что истинное призвание мое – науки не медицинские, а гуманитарные…»

Первые стихи Демьяна Бедного (еще под настоящим его именем) появились в газете «Киевское слово» в 1899 году, затем в «Сборнике русских поэтов и поэтесс» в 1901 году. Впрочем, печатался он и «Русском паломнике» («Предание. Из Киево-Печерского патерика»), о чем потом не любил вспоминать.

«После четырех лет новой жизни, новых встреч и новых впечатлений, после ошеломительной для меня революции 1905–1906 годов и еще более ошеломительной реакции последующих лет, я растерял все, на чем зиждилось мое обывательски благонамеренное настроение. В 1909 году я стал печататься в короленковском „Русском богатстве“ и очень близко сошелся с известным поэтом-народовольцем П. Я. (Якубовичем-Мельшиным). Влияние П. Я. на меня было громадно. Смерть его – через два года – перенес я как ни с чем не сравнимый в моей жизни удар. Однако только после его смерти я мог с большей независимостью продолжать свою эволюцию. Дав уже раньше значительный крен в сторону марксизма, в 1911 году я стал печататься в большевистской – славной памяти – „Звезде“. Мои перепутья сходились в одной дороге. Идейная сумятица кончилась. В начале 1912 года я был уже Демьяном Бедным. С этого момента жизнь моя – как струнка…»