Геннадий Прашкевич - Самые знаменитые ученые России

По окончании университета Пирогов был отправлен в Дерпт (Юрьев) для подготовки к профессорскому званию.

В Дерпте он занимался анатомией и хирургией под руководством опытного профессора И. Ф. Мойера. Под его руководством в 1832 году Пирогов защитил докторскую диссертацию «Является ли перевязка брюшной аорты при аневризме паховой области легко выполнимым и безопасным вмешательством?» В этой работе он разрешил ряд принципиально важных вопросов, касавшихся не столько самой техники перевязки аорты, сколько выяснения реакций на это вмешательство как со стороны сосудистой системы, так и всего организма в целом. Полученными данными Пирогов опроверг распространенные тогда представления о причинах смерти при этой операции.

В 1833 году Пирогов выехал в заграничную командировку, – для совершенствования в хирургическом искусстве.

«Лангенбек, – вспоминал он позже одного из своих берлинских наставников, – научил меня не держать ножа полной рукой, кулаком, не давить на него, а тянуть как смычок, по разрезываемой ткани. И я строго соблюдал это правило во все времена моей хирургической практики».

Надо заметить, что операции, на которые сейчас уходят порой часы, в то время тянулись не долее двух-трех минут. То есть они занимали ровно столько времени, сколько мог терпеть боль пациент, ведь тогда еще не применялись ни наркоз, ни местное обезболивание.

Что касается Франции, то она разочаровала Пирогова.

«Мне было в высшей степени приятно видеть, – написал Пирогов в отчете о своей поездке. – что ни одно из новых достижений французской хирургии не было мне неизвестным. Все их я уже испытал на практике. Однако я должен чистосердечно признаться, что сами французские хирурги придают мало значения всему новому, что я в невинности моей души считал весьма важным для науки…»

В 1835 году Пирогов вернулся в Москву, но не смог получить там кафедру, как ранее было ему обещано. Кафедру получил товарищ Пирогова по работе в Дерпте Иноземцев, поэтому Пирогову пришлось уехать в Дерпт.

В Дерптском университете он был избран профессором.

Там же вышел его известный труд «Хирургическая анатомия артериальных стволов и фасций».

«С какой точностью и простотой, как рационально и верно можно найти артерию, руководясь положением этих фиброзных пластинок (фасций), – увлеченно писал Пирогов. – Каждым сечением скальпеля разрезается известный слой, и вся операция оканчивается в точно определенный промежуток времени. Сравните же теперь с этим перевязку артерий по грубым эмпирическим правилам. Не зная, что он режет, как глубоко проник его скальпель, хирург беспрестанно ощупывает пальцами рану, разрывает соединительную ткань и вытягивает наконец артерию, но так как он не отсепаровал ее (не отделил от близлежащих слоев), то захватывает лигатурой (ниткой) вместе и артерию и фасцию. И, кроме того, скажите, каким иным путем, кроме хода фасций и мышечных волокон, можно легче и скорее убедиться в том, что вы ошиблись в месте разреза (а кто только в этом не ошибался?), что вы разрезали слишком много кнутри или кнаружи?

Выходя из таких положений, я счел необходимым приготовить для иллюстрации каждой перевязки два или три рисунка; один представляет положение фасций относительно артерий; второй и третий – отношение к ним мышц, вен и нервов. Нервы и артериальные ветви, иногда лимфатические железы и фиброзные перемычки – словом, все, что характеризует топографию той или иной области, все, что может служить указателем при отыскивании артерий, сохранено на моих препаратах…»

Практикуя и ведя преподавание хирургии, Пирогов особенное внимание уделял анализу ошибок, допущенных студентами и врачами (в том числе и им самим) в лечении больных.

«Я не был так недобросовестлив, чтобы не понимать, какую громадную ответственность перед обществом и перед самим собой (Бога и Христа у меня тогда не было), – вспоминал позже Пирогов, – принимает на себя тот, кто, получив с дипломом врача некоторое право на жизнь и смерть другого, получает еще и обязанность передавать это право другим…

Мог ли я, молодой, малоопытный человек, быть настоящим наставником хирургии? Конечно, нет, и я чувствовал это. Но, раз поставленный судьбой на это поприще, что я мог сделать? Отказаться? Да для этого я был слишком молод, слишком самолюбив и слишком самонадеян.

Я избрал другой средство, чтобы приблизиться, сколько можно, к тому идеалу, который я составил себе об обязанностях профессора хирургии.

В бытность мою за границей я достаточно убедился, что научная истина далеко не есть главная цель знаменитых клиницистов и хирургов. Я убедился достаточно, что нередко принимались меры в знаменитых клинических заведениях не для открытия, а для затемнения научной истины. Было везде заметно старание продать товар лицом. И это было еще ничего. Но с тем вместе товар худой и недоброкачественный продавался за хороший, и кому? – молодежи – неопытной, не знакомой с делом, но инстинктивно ищущей научной правды.

Видев все это, я положил себе за правило, при первом моем вступлении на кафедру, ничего не скрывать от моих учеников, и если не сейчас же, то потом, и немедля открывать перед ними сделанную мною ошибку, будет ли она в диагнозе или в лечении болезни…»

Считая такой анализ самым приемлемым методом улучшения научной, педагогической и практической работы, Пирогов в 1837 и в 1839 годах издал два тома специальных «Клинических анналов».

«Я только год состою директором Дерптской хирургической клиники, – писал Пирогов, – и уже дерзаю происшедшее в этой клинике сообщить врачебной публике. Поэтому книга моя необходимо содержит много незрелого и мало основательного; она полна ошибок, свойственных начинающим, практическим хирургам… Несмотря на все это, я счел себя вправе издать ее, потому что у нас недостает сочинений, содержащих откровенную исповедь практического врача и особенно хирурга. Я считаю священною обязанностью добросовестного преподавателя немедленно обнародовать свои ошибки…

Копия с картины Рафаэля не годится для обучающегося живописи; он должен начать с обыденного, рисовать простые предметы с натуры – и только после многократных ошибок и заблуждений достигает он лучших результатов и, наконец, будет в состоянии действовать почти безошибочно по указаниям великих мастеров своего искусства. Прав ли я в моем воззрении или нет, предоставляю судить другим. В одном только могу удостоверить, что в моей книге нет места ни для лжи, ни для самохвальства…»

«Анналы» наделали много шума.

Молодой хирург нарушил старую цеховую традицию медиков – не выносить сор из избы. Никто и никогда до его книги не обсуждал открыто допущенные хирургами ошибки.