Геннадий Иванов - 100 великих писателей

Ассоциации — дело труднообъяснимое. Но попробуем в них разобраться, обратившись к ученым, психологам творчества. Мировая величина, болгарский академик Арнаудов пишет: «Помимо ясного значения слова, немалая тяжесть приходится и на чисто физиологический его тембр, так что высота и другие качества тона, каким произносится слово, могут приобрести гораздо более значительную ценность или выразительность, чем представление, связанное с ним. Недооценивать или игнорировать роль этих подсознательных воздействий — значит не улавливать настоящего характера языка».

Здесь речь идет не о чтении стихов вслух, хотя и говорится «тембр», «произносится слово», нет, — в языке великих мастеров слово и на бумаге живет всеми присущими живому голосу оттенками.

Так вот, подсознательно, через какие-то отдельные слова в этом четверостишии, через слова, которые для меня нечто большее, «чем представления, связанные с ними», я воспринимаю это стихотворение как прощальный вздох поэта. Видимо, таких слов тут два-три. Первое — метель . Это и поля есенинские, и «Я по первому снегу бреду…», и клен «под метелью белой», и «Эх вы, сани! А кони, кони!», это вообще Россия. Необычайно емкий для Есенина образ — метель.

Второе слово — гвоздьми . «Забивает крышу белыми гвоздьми». А еще слово «крышу». Чудится мне, слышится, как забивается крышка гроба… Не впрямую, но как-то исподволь рождается намек на этот образ. А может, тут накладывается и стихотворение «Метель», написанное за год до гибели:

В нем есть и такие слова: «Себя усопшего / в гробу я вижу…»

Правомочность своих ассоциаций можно долго доказывать, но все равно возвращаешься в эту точку из четырех строк. Но эта точка может расширяться до огромного мира Поэта…

«Ах, метель такая…» — всегда мне слышится и бескрайняя любовь к жизни, и благодарение жизни за все, и прощание с ней… Неизбежное.

Мои ассоциации подтверждает и то, что в эти же сутки, 4–5 октября 1925 года, Есенин написал еще одно короткое стихотворение, такое:

О Есенине очень много написано, его все знают, он поэт-легенда. Поэтому я и начал свой рассказ о нем не с известных характеристик, а с довольно спорного в его судьбе — с гибели. До сих пор доказательно не установлено — сам поэт наложил на себя руки или все-таки его убили. Может быть, это не откроется никогда. Но для меня ясно, что Есенин сгорел в необычайно искреннем, в небывало ярком огне своей поэзии.

Философ Иван Александрович Ильин в статье о Мережковском писал, что в его поэзии «нет главного — поющего сердца и сердечного прозрения, а потому нет ни лирики, ни мудрости, а есть умственно-истерическая возбужденность и надуманное версификаторство». Мне думается, что при всем разнообразии русской поэзии, доминанта ее — сердечность. Где есть поющее сердце, где есть сердечное прозрение — там и сердце читателя. Сергей Есенин выражает как раз эту — главную, определяющую линию русской лирики. И самую трудную. Поэтому Есенин и завоевал всенародную славу, всенародную любовь. Поэтому при всех запрещениях, замалчиваниях, редких публикациях Есенина в 1930–1950-е годы люди находили его стихи, переписывали от руки, учили наизусть — и всем сердцем откликались на его слово, на его песню.

После смерти поэта Алексей Толстой сказал: «Умер великий национальный поэт… Он сжег свою жизнь, как костер. Он сгорел перед нами… Его поэзия есть как бы разбрасывание обеими пригоршнями сокровищ его души. Считаю, что нация должна надеть траур по Есенину».

Перед тем как отнести гроб с телом Есенина на Ваганьковское кладбище, его обнесли вокруг памятника Пушкину. Все присутствовавшие понимали, что Есенин — достойный преемник пушкинской славы.

Сергей Александрович родился в селе Константинове Рязанской губернии 21 сентября (3 октября) 1895 года. С двух лет он был отдан на воспитание деду по материнской линии, большому знатоку церковных книг. У деда было трое взрослых неженатых сыновей. Они доводились Сергею дядьями. Сергей потом писал: «Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трех с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку. Потом меня учили плавать. Один дядя — дядя Саша — брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня белье и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками и, пока не захлебывался, он все кричал: „Эх! Стерва! Ну, куда ты гонишься?..“ „Стерва“ у него было слово ласкательное. После, лет восьми, другому дяде я часто заменял охотничью собаку, плавал по озерам за подстреленными утками. Очень хорошо лазил по деревьям. Среди мальчишек всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах».

У Есенина было замечательное, настоящее, золотое детство. И юность была яркая — с множеством стихов, с влюбленностями, с мечтами. Мне кажется, что никто в русской поэзии не писал так пронзительно об ушедшей молодости, как Есенин. Об этом вообще мало писали великие поэты. У Есенина это одна из основных тем. Но, может быть, острота боли и нежности поэта происходит еще и от наложившегося интуитивного ощущения, что не только «отзвучавшие в сумрак» года молодости уходят, но сама Россия уходит. Такая Россия, которой никогда уже больше не будет. Как и молодости. Тогда же ведь и знаменитый художник Корин задумывал свое полотно «Русь уходящая».

«Ищите родину, иначе все написанное вами будет собаке под хвост», — учил Сергей Александрович начинающих поэтов. «Ищите родину!» — то есть мало иметь родину от рождения, надо суметь пробиться к ней своим творчеством, утвердить ее в своем творчестве, тогда это найдет отклик, тогда это будет нужно, необходимо, насущно.

Для Есенина родина — это основной стержень его поэзии от первых строк до последних.

Я стоял на высоком берегу Оки в Константинове, и действительно передо мной открывались такие дали за Окой, что «только синь сосет глаза». Есенин все увидел на родине, все то, что стало потом образами. Вот, например, строка: «О красном вечере задумалась дорога…» Оказывается, в полях около родного села поэта сеяли гречиху, а она цветет красным цветом, и вечерами от красного солнца да от красной гречихи было так красно, что дух захватывало.

Азбучная истина, что всю жизнь Есенин воспевал деревенскую родину. С одной стороны, это гениальные детские откровения: