Кирилл Королев - Античная мифология. Энциклопедия

Орест исполняет приказ и убивает мать. За это преступление его преследуют богини справедливости и мести Эриннии. По совету Аполлона Орест обращается за помощью к Афине как покровительнице всех эллинов. Богиня созывает в своем городе (Афинах) совет старейшин, который и рассматривает дело Ореста. На суде все решает голос Афины:

Орест. Мрамор (ок. 200 г. до н. э.).

Этот сюжет представляет собой миф о преодолении в социуме кровной мести; Орест оправдан ареопагом, то есть государством, которое тем самым отвергает кровную месть. [59]Эриннии вдобавок олицетворяют в мифе матриархальное прошлое, которому на смену пришел патриархат (убийство матери — своего рода антитеза убийству мужа и хозяина дома).

Наконец последний героический миф Средиземноморья, подводящий итог всей прежней деятельности богов и людей и повествующий о новом миротворении (социальном, ландшафтном, отчасти космическом) — это миф об Энее.

Гомер называет Энея, сына Анхиса и богини Афродиты, славнейшим троянским героем:

Неизвестный художник. Суд Париса (XVII в.).

В «Илиаде» Эней — герой вполне эпический; не троянец по происхождению, он присоединяется к защитникам Трои, чтобы отомстить Ахиллу, изгнавшему его из родных мест. Он доблестно бьется с ахейцами, и не его вина, что в поединках с Диомедом и Ахиллом он терпит поражения — ведь врагам помогает Афина:

Тем не менее, он бежит из Трои — по воле богов, ибо Посейдон открывает ему, что не кому другому, как Энею, назначено сохранить царский род Дардана.

Новые качества Эней приобретает лишь позднее — в мифологии этрусков, перенявших у греков миф о разорении Трои, и в «Энеиде» Вергилия. Последняя вобрала в себя всю совокупность культурных традиций Балкан, Апеннин и Малой Азии; в результате из homo trojanus Эней благодаря таланту Вергилия превратился в homo mediterraneus: именно в этом качестве образ Энея закрепился в европейской культуре.

Φ. Перье. Эней со спутниками сражается с гарпиями. Холст (1646–1647 гг.).

А. Аллори. Одиссей и богиня Ино. Фреска (1580 г.).

В.Н. Топоров пишет: «Постоянное и актуальное присутствие моря (более полное и активное, чем где-либо еще в Средиземноморье), с трех сторон окружающего Балканы, причудливо выстраивающего линию побережья и глубоко вдающегося внутрь суши, неотвратимо ставит перед Балканами со всей конкретностью и насущностью некий ключевой вопрос-вызов, на который нельзя не отвечать и который, приглашая homo balcanicus выйти из своей обжитости, уютности, укрытости-потаенности в сферу „открытости“, заставляет этого „балканского человека“ задуматься над проблемой судьбы, соотношения высшей воли и случая, жизни и смерти, опоры-основы и безосновности-бездны, над самой стратегией существования „перед лицом моря“ (Sein zum Meer, по аналогии с Sein zum Tode), над внутренними и внешними ресурсами человека в этой пограничной ситуации. Иначе говоря, „открытость“ моря, все его опасности, неопределенности, тайны, исключение запланированных и даром дающихся гарантий, приглашение к испытанию и риску, к личному выбору и инициативе, к адекватной морю „открытости“ самого человека перед лицом „последних“ вопросов — все это более чем что-либо другое складывает духовный облик „балканского человека“ и префомирует все типологическое разнообразие антропоморфных вариантов, участвующих в решении сотериологической задачи, которая была основой для Балкан в течение, по меньшей мере, семи последних тысячелетий.

Протагонистами этой драмы, начиная с безымянных Великой Матери и мужского божества плодородия, были Осирис и Таммуз, Адад и Ваал, Телепинус и Аттис, Адонис и Дионис, Астарта-Иштар и Деметра, Персефона и Триптолем, Кадм и Прометей и т. п. Но все они — персонажи божественного уровня, и человеческая ментальность и соответственно человеческое поведение отражаются в них косвенно, периферийно. Но и не все протагонисты человеческой природы под указанным углом зрения равно диагностичны: одни рано стали достоянием индивидуализированного коллективного мифа, в котором индивидуально-человеческое сильно растворилось (Гильгамеш, Залмоксис и др.), другие слишком тесно соединились с неким принципом, абстрактной идеей (Гайомарт, Адам Кадмон и др.), третьи, напротив, выступают как носители неких уникальных глубоко философизированных концепций (Пифагор, Гераклит, Парменид, Эмпедокл, Сократ и др.).

Одиссей у волшебницы Кирки. Иллюстрация к „Сказаниям Танглвуда“ (ок. 1920 г.).

Среди всех этих персонажей Эней занимает совершенно особое место: будучи просто человеком и представляя собой определенный тип комплексной ментально-поведенческой структуры, он так последовательно и блестяще выполняет стоящую перед ним задачу, что его опыт спасения приобретает парадигматическое значение, а ему самому уготован божественный статус… Тень мифа не прошла мимо Энея, но достоянием мифа в процессе мифологизации стал не столько он сам, сколько его ментально-поведенческая структура, известная нам благодаря Вергилию (прежде всего) во многих отражениях и с разнообразными подробностями, что также придает образу Энея особое значение. И наконец, мало кто теснее связан со Средиземным морем, чем Эней; и не с морем вообще, но конкретно с морской стихией, с ее волнами и ее треволнениями. И хотя опыты Энея и уроки, из них извлеченные, актуальны и за пределами Средиземноморья, все-таки они укоренены именно здесь и имеют преимущественный смысл для „средиземноморского человека“ на его путях к спасению в отличие, например, от вселенского значения другого опыта спасения, локально связанного с тем же Средиземноморьем… Эней отличен и от другого многострадального скитальца, долгие годы проблуждавшего по волнам Средиземного моря, от Одиссея, также гонимого гневом богов и также успешно прошедшего через все испытания, но избравшего другую, можно сказать, противоположную линию поведения. Там, где Эней вверяет себя судьбе, Одиссей „работает“ со случаем, ищет его, если надо, подчиняется ему с тем, чтобы, прибегнув к собственному уму и хитрости, склонить случай в свою пользу и построить такой ряд „случайных удач“, который мог бы превозмочь злую судьбу (недаром боги опасаются, что он может вопреки судьбе самостоятельно решать свои задачи). В отличие от всегда серьезного Энея в Одиссее присутствует некое авантюрное начало. Оба скитальца различны по характеру и темпераменту, по целям, которые стоят перед ними, и по способам достижения их (стоит напомнить, что пути Энея не раз пересекаются с Одиссеевыми и что первый очень не любит второго), наконец по тому, как смотрят на них высшие силы: Энею роком предназначено спасение; Одиссей не может спастись, полагаясь исключительно на самого себя, и к его инициативам, в том числе и потенциальным, боги относятся настороженно.