Валерий Маруга - Преступники и преступления. Законы преступного мира. 100 дней в СИЗО

— Может, не надо?

— Надо, Федя, надо.

— Сколько?

— Ну, хотя бы полкуска на одного. Это если употреблять туалетное, а хозяйственного, к примеру, может, и одного куска на всю шару хватить. Иначе не расконтачитесь. Сам понимаешь, традиции нельзя нарушать, всем вам светит колония, а там спросят, строго спросят и с каждого, — не моргнув глазом убедительно закончил Радецкий.

Хлопнул «кормушкой» и отошел от дверей, давясь от хохота. А ошарашенные сокамерники, получив авторитетное разъяснение и детальный инструктаж, приступили к неприятной трапезе.

К концу дня постепенно иссяк весь месячный запас мыла 198-й камеры седьмого поста. Что было дальше, легко представить…

В столярном цехе производственных мастерских на распиловочном станке работал заключенный хозяйственной обслуги Миша Цитранели. Все свои два года, вынесенные судом за попытку изнасилования престарелой женщины, он хорошо и добросовестно трудился, однако даже отличными производственными показателями и примерным, робким поведением не смог смыть с себя непрестижной, грязной в воровском мире статьи и клейма «петуха», приобретенного еще на первом месяце своего заключения. Таким и вышел на свободу.

В учреждении сразу же возник и обострился вопрос его замены. Никто из заключенных не соглашался работать на станке «опущенного». Начальник хозяйственно-интендантского отдела майор Чирко пытался убедить одного из них, в прошлом столяра-краснодеревщика, некого Строева:

— Так что, говоришь, не будешь даже прикасаться к станку?

— Не буду.

— А кто будет?

— Никто не будет.

— Так что, руками вкалывать будете? Ручной пилой хотите тягаться?

— Так точно, куда нам деваться, ручниками придется возиться.

— Ну, хрен с тобой, я морочиться с вами не собираюсь. Одного за другим отправлю на этап, а в колонии вам быстро мозги вправят.

— Да нет, гражданин майор, — замялся Строев, — погодите, не горячитесь. Мы не то, чтобы все в отказ, просто традиции соблюдаем. Тюрьма есть тюрьма, сами знаете.

— Ну, ладно, не тяни кота за хвост, Ваши условия?

— Понимаете, этот станок надо бы расконтачить, кому-то на нем малость поработать.

— Кому именно?

— Да кому-то из ваших, одним словом, из вольных людей. Можно и сотрудникам.

— Что, и я подойду?

— Да кто угодно.

— Долго работать?

— Да нет, пару минут, только на виду у всех, так сказать, при свидетелях.

Чирко зло выругался, подошел к станку и крикнул на весь цех:

— Братва, внимание! Всем смотреть на меня. Первый и последний раз показываю, как пользоваться этой машиной.

Включил рубильник, поднял с земли первую попавшуюся доску и пропустил через пилу, разрезав на две равные части. Отбросил в сторону, обвел испытывающим взглядом всех присутствующих и спросил:

— Этого достаточно?

— Вполне!… Добро!… Полный порядок!… — одобрительно гудел весь цех.

Игривая среда арестантов и узников очень своеобразно реагирует на обвинение и даже подозрение в гомосексуализме. Довольно болезненно и агрессивно, принимая за оскорбление даже совсем случайные обстоятельства, которые только намекают на половые изъяны.

Однажды в следственный изолятор доставили очередную партию книг, журналов, газет и настольных игр, которые предназначались для спецконтингента. Зарубежные детективы и фантастика, свежие еженедельники, новенькие шахматы, шашки и домино не могли не заинтересовать и не удовлетворить вкусы даже самых привередливых заключенных. Но молодой и неопытный старший инспектор по социальной работе с осужденными лейтенант внутренней службы Питковский не учел одной существенной мелочи. Разноцветные шашки делились не на черные и белые, как обычно, а на коричневых и голубых. Это отличие, которое каждый свободный гражданин даже бы не заметил, чуть не спровоцировало бунт и коллективную голодовку в местном остроге.

— Ты что мне подсунул?! — трепетал толстыми губами рассвирепевший вор, «пахан» камеры Василий Рубцов. — Я на свободе с тебя три шкуры спущу!..

— Какие мне шашки дали, такие я и раздаю, — оправдывался растерянный библиотекарь хозобслуги.

— Так ты и передай замполиту, если он педераст, то пусть сам играет с тобой в эти йо… шашки!…

Подобная реакция повторялась почти в каждой камере. Голубые шашки бросали в лицо библиотекарю, выбрасывали за решетку в режимный двор, забивали ими унитазы и канализацию. К тому же посыпались письменные и устные жалобы на администрацию учреждения, которая, мол, сознательно унижает честь и достоинство морально устойчивых, принципиальных узников.

А одно коллективное письмо, адресованное директору фабрики пластмасс, где изготовлялись злополучные шашки, начиналось словами:

«Уважаемые козлы и педерасты!

Мы, подследственные и осужденные учреждения ОВ…, убедительно советуем Вам прекратить выпуск своей родной, голубой продукции и переоборудовать весь завод под птицефабрику. Развести там петухов и кукарекать с ними с самого утра и до позднего вечера… »

Начальник медицинской части полковник внутренней службы Власюк Сергей Иванович, несмотря на свои неполные шестьдесят лет, слыл удивительно крепким и настойчивым мужчиной по отношению к пылким дамам, правда, с некоторым пренебрежением. И для этого у него были свои весьма веские причины: его первая жена сбежала с молодым прапорщиком на Камчатку, а вторая — через два месяца супружеской жизни уехала погостить в Мурманск к своему двоюродному племяннику, да так и осталась навсегда, никак не реагируя на полные отчаяния звонки и письма удрученного мужа.

Окончательно разуверившись в надежности прекрасной половины, Сергей Иванович не захотел больше обременять себя брачными узами. И хотя он перестал серьезно относиться к женщинам, тем не менее они занимали все его мысли и побуждения. Он сознательно окружал себя доступным и легкомысленным медперсоналом для собственных развлечений и утех, не пропускал ни одной юбки в отместку своим непутевым женам.

Валентину Пучковскую он подобрал себе с дальней перспективой. Вытащил из жуткого отделения реанимации городской больницы, где она денно и нощно тяжко вкалывала старшей медсестрой, и устроил под свое чуткое руководство с теплым, навязчивым покровительством. Она же, в знак благодарности, служила ему верой и правдой как в тюремной клинике, так и в собственной постели.

Валя выросла в очень бедной, многодетной семье и к своему тридцатилетию успела познать и нужду, и унижения, и измену. Теперь же, разведенная, с шестилетним сыном, буквально на глазах расцвела и приоделась. Увлеклась тюремной жизнью, четко и добросовестно исполняла свои обязанности, за что ежемесячно поощрялась руководством учреждения ценными подарками и денежным вознаграждением. Маленькая, пухленькая, с розовыми щечками, вздернутым носиком и широкими бедрами, она никому не отказывала в помощи и милосердии.